Я отъебался от Билла. Отъебался так, как он хотел. Ушел. Без слов, хлопков дверьми, скандалов. Билл ничего не сказал больше. Он молчал, снова глядя куда-то, куда может смотреть только он.
Это чувствовалось. Буквально ощущалось физически. Это давление. Напряжение. Боль… Боль от того, что от тебя на живую отрывают то, что всю жизнь было частью тебя. Билл оторвал себя окончательно. Теперь он может делать все, что ему захочется. Или не делать ничего. Билл же звезда. А я, мать его, просто дополнение. Которое о нем печется. Которое думает, что надо бы Биллу завалить кого-то. А зачем? Действительно, зачем мне все это?..
Я так и знал, что он теперь будет меня игнорировать. Билл создал очередной образ, который я до этого не видел, и теперь вовсю играет с ним. Он теперь «новый Билл». У него новая улыбка, новые жесты, новый маникюр.
Мой настоящий брат с каждым днем уходит все дальше от того, чем он на самом деле является. Я не хочу думать о том, что ждет нас в итоге. Я все еще говорю «нас», потому, что это для меня важнее всего. Когда мы были детьми, я мог заплакать, только если заплачет он. Потому, что он это испытывал. Я не мог чувствовать что-то другое, все мои эмоции замещались тем, что сейчас ощущает Билл. А теперь вовсе не так. Теперь мы выросли, и я могу заплакать потому, что я ему не нужен. Или даже нет… Я не знаю, как тут правильно сказать. Я не знаю, кто нужен Биллу.
Он игнорирует меня так, словно я даже не предмет мебели, а что-то, чего вообще не существует и о чем глупо говорить. Он проходит мимо, оставляя за собой шлейф своего парфюма, и я жадно втягиваю воздух. В этом воздухе есть Билл. В нем есть все, на что он оставил мне право.
Когда ты что-то теряешь окончательно, без шанса на возврат, только тогда начинаешь понимать, насколько дорого тебе это было.
Я думаю, что потерял его. Я думаю, мы просто потерялись оба. Билл в себе, а я в нем. Ведь, если говорить откровенно, у меня ничего кроме него нет, и никогда не будет. Положение, деньги, слава, женщины… это все настолько глупо и пусто, что я готов в эту же секунду отказаться от всего, взамен на то, что мой брат будет рядом.
Он скажет, что я эгоист. Он и вовсе ничего не скажет.
Он ничего не скажет, только тихо зайдет в комнату. Прикроет за собой дверь, аккуратно ступая босыми ногами по длинному ворсу ковра, подойдет к окну, сядет на подоконник, подкурит. Откинет волосы назад. Выдохнет дым. Прислониться лбом к прохладному стеклу и смахнет упавшую ресницу со щеки. А может, это была не ресница. А может, там и вовсе ничего не было. Билл вдохнет глубже, прежде, чем сказать слова, застрявшие где-то между всеми его слоями. Те слова, которые он принимать не хочет, но по-другому невозможно.
- Без тебя еще хуже. – это звучит на грани слышимости, но этого хватает.
Пара кирпичей, из которых построена стена, разделяющая нас, упадет и рассыплется. Моё сердце рассыплется.
А потом он затушит сигарету прямо о подоконник, плевать, что гостиница.
Бесшумно спрыгнет на пол и так же мягко уйдет к себе.
Я услышал, как в соседнем номере захлопнулась дверь. Я не смогу уснуть.
Билл все еще не говорит со мной. Он иногда приходит в мой номер курить, но с того вечера я не слышал от него ни слова.
Его щеки стали впалыми. И джинсы висят еще больше. Он теперь слишком много курит. Наверное, больше меня. Пару раз он оставлял наполовину истлевшую сигарету. Мне. Чтобы я докурил. И я докуривал, касаясь губами влажного фильтра.
Я хотел пойти за ним, взять его за плечи и трясти, пока не вытряс бы все его слои. Пока бы они не отвалились. Один за одним. Падали бы к моим ногам. А я бы закатывал голову и смеялся. Страшно. Топтал бы их подошвами ботинок и сходил бы с ума от счастья. Но я не пошел за ним. За стеной ни звука.
Взять ключ от его номера было легче всего. Это потом я задавал себе вопрос, зачем я зашел туда. Зачем трогал его вещи, пока он был в душе. Зачем разделся и лег в его кровать… Он даже не вздрогнул. Просто спокойно продолжал вытирать волосы белым полотенцем. «Билл - безразличие» даже не посмотрел на меня, когда скинул с бедер такое же, белое полотенце, и встал перед большим зеркальным шкафом. Он не бросил ни взгляда в мою сторону, пока разглядывал свое тело со всех ракурсов. Меня словно не было там, когда он стал водить руками по атласной коже, задевая чувствительные участки. Его рука скользнула вниз, помяла яички и снова к губам. Меня там не было. Потому, что я умер.
Он лег на вторую половину кровати, продолжая. Он знал, что я не выдержу, он знал, что я сорвусь и убегу, даже не забрав свои вещи. Знал, что не спущусь к завтраку, и буду краснеть. Он не знал, что я буду следить за каждым его движением. За тем, как дрожат его ресницы, и приоткрывается рот. За тем, как он глубоко вдыхает воздух, а выдыхает с чуть слышным стоном. Он не знал, что я буду сглатывать слюну, слишком сильно начавшую выделяться. Не знал, что буду умирать от желания сделать это самому. Он не знал, что значит смотреть на близнеца, который пытается подарить себе наслаждение.
Губы Билла были мягкими. В ту ночь, они были мягче плавленого воска.
Всю свою жизнь мы занимаемся тем, что выставляем себе границы. Рамки, барьеры, принципы…назвать это можно как угодно, главное, что смысл останется тем же. Мы сами для себя ищем преграды. Мы ограждаем себя от окружающего мира, потому, что боимся. И когда начинаем думать о том, что вне этих самых рамок, это по началу, не укладывается в голове. Потом, постепенно, мы привыкаем и уже больше не смотрим на это сквозь мутное стекло непонимания. А к какому-то моменту это, и вовсе, перестает казаться нам чем-то, что за гранью… Вывод здесь один – человеку можно все. На самом деле, все те вещи, которые находятся за дверью с надписью «Вход воспрещен», так же естественны, как и то, к чему мы привыкли. И здесь уже не важно, что и кто скажет. Здесь не важно, что кто-то может посчитать Вас психом, извращенцем, вором, убийцей… Все это будет означать лишь то, что рамки этих людей находятся в непосредственной близости от них самих.
Это очень легко, посчитать себя уродом, после того, как до утра целовал своего близнеца в губы. И шею. И ключицы. У него белая кожа и на ней много мелких родинок. Очень легко пойти и пустить пулю себе в лоб, считая, что с этим жить нельзя. Можно обвинить его в том, что он ходил голым по комнате. Но если бы рамки были на месте, это бы не имело значения. А может, имело бы, только я бы не посмел к нему прикоснуться, потому, что кто-то может что-то подумать. Или я могу. Или он. А он не возражал. Потому, что его пальцы были на моей шее, его ноги на моих бедрах, его дыхание на моих губах. Он нисколько не возражал, потому, что хрипло стонал, когда я обводил орнаменты его татуировок языком.
Можно было накричать на него. Психануть. Винить всех вокруг. Винить даже тех, кого рядом не было, потому, что их не было там. Это все настолько легко, что отпадает желание это делать.
Сложно проснуться уже далеко за полдень, оттого, что затекла рука под тяжестью головы Билла, который спит на ней. Сложно открыть глаза и увидеть засосы на его шее, которых не было еще вчера вечером. Сложно ожидать чего-то, что может последовать за всем этим, когда и он откроет свои глаза. Учитывая его состояние, все это жутко сложно. А когда он, наконец, просыпается, смотрит в глаза и дарит теплую улыбку…Тогда становится еще в тысячу раз тяжелее, потому, что приходит понимание, что мы падаем в пропасть, из которой хрен выберемся.
Мой близнец меня не возбуждает. И не привлекает. Мало того, меня не может привлечь мужчина. Всю свою сознательную жизнь, секс у меня был только с женщинами. С Биллом что-то другое. Я бы мог подумать, что это просто желание помочь ему, потому, что я хочу, чтобы брат жил полноценной жизнью. А секс – это часть полноценной жизни. Но секс с родным братом – это страшное психическое отклонение, за которое можно очень дорого заплатить. Это невозможно назвать помощью. Если бы это было так, у меня бы не покалывали кончики пальцев, от желания касаться его. И не кружилась бы голова от его запаха. Этот запах был со мной всю жизнь, но теперь я распробовал его. Понял суть. Если бы эта была просто помощь, Билл не жался бы ко мне, не отвечал бы мне… Я не считаю его сексуальным, но этого я не перестаю хотеть его. Даже не так… Я не хочу его. Я смотрю на него и совершенно не считаю его сексуальным. Так не может быть, потому, что это просто Билл. Который мой родной брат. Я просто нашел его. Нашел там, где он так долго прятался. Под всеми его слоями, ролями, масками. И если это единственный способ быть рядом с Биллом…с реальным Биллом, а не с теми, кем он обычно бывает, то я готов и к этому.
Когда мы были детьми, то понимали друг друга без слов. Мы передавали как-то всю информацию, не разговаривая друг с другом. Нам не нужны были слова. Это то же самое. Мы понимаем друг друга лучше, чем можно себе представить.
Билл снова сидит на подоконнике и курит. Он снова пришел ко мне в номер. И снова не произнес ни слова.
Общаться мы будем вечером. А пока мне остается только дышать дымом его сигарет. Сегодня он курит Marlboro.
***
Такого человека, как Билл не бывает достаточно. Его всегда слишком много. Или наоборот, ничтожно мало. Ничтожно мало Билла, когда он не приходит сам, когда не смотрит, когда забывается в своих ролях. Такого, как он невозможно ни с кем спутать, он никогда не будет на втором плане, не затеряется в толпе. Его никто не назовет заурядным. Его можно лишь боготворить или ненавидеть.
Для кого-то, Билла никогда не хватит. Потому, что его у них нет. Его нет у тех, кому он улыбается самой прекрасной из его самоклеящихся улыбок, раздает автографы и признается в любви. На самом деле, у них нет ни части Его. Потому, что они знают только эту его роль. Они видели только это и ничего больше. А этого ничтожно мало. Вряд ли, кто-то вообще знает Билла. Он и сам себя не знает.
Он не нашел себя. Не вылепил, не склеил, не собрал. Он – тот паззл, несколько частей которого исчезли навсегда. Может быть, они поломались, может, их кто-то испортил, а может быть, что они всего лишь потерялись где-то. Вроде бы, дома, но их все равно уже никогда не найти. В нем всегда не будет хватать нужных деталей для того, чтобы стать совершенным. И совершенство это может быть дьявольским или небесным. Не важно, оно ведь все равно не будет достигнуто.
Чтобы заполнить пробелы, Билл заменяет потерявшиеся кусочки паззлами из других коробок. И каждый раз их становится все больше. Они могут вообще не подходить. И портить весь вид. Но со временем, картинка изменится. Это будет уже что-то другое, а все, что было до этого, можно будет выкинуть в мусорную корзину. Но лишь на время. Потом настанет сожаление, и фрагменты картинки будут восстанавливаться. Только, некоторые из них уже никогда не вернутся. Потому, что в корзине, с ними могло произойти что-то, из-за чего они стали непригодными.
Билл растрачивает себя, абсолютно не задумываясь над тем, что останется от него в итоге.
Я не хотел бы придавать себе больше значимости, чем на самом деле у меня есть, но иногда мне кажется, что я именно тот паззл, которого ему не хватает. Быть может, мы должны были родиться одним человеком. И тогда, ему хватило бы всего, чтобы быть наиболее приближенным к совершенству. Но кто-то решил поиграть с нами… И вот он – исход. Близнецы. Я думаю, что мы можем быть хитрее. Можем смухлевать, как это делается при игре в покер. Нас разделили, не оставив выхода? А что, если мы станем этим одним человеком? Соединим все, что у нас есть. Все части. Конечно, я не думаю, что мы реально превратимся в одного человека. Я думаю, мы сможем обрести себя. Потому, что на самом деле, больше всех запутался не Билл. Он знает, что и когда нужно «надеть» или «снять». А я спотыкаюсь об его маски каждый раз, когда он сдирает одну и приклеевает другую. Я совершенно не хочу смотреть на эти перемены. И думаю, что ему это тоже не так нужно, как он считает. Это просто укрытие. Он слабый, а я еще слабее. Но не хочу, чтобы он что-то такое думал обо мне. Хотя, он итак знает.
Сильный человек не будет делать таких вещей. Сильный человек не будет заниматься подобным дерьмом. Вашу мать, кто-нибудь, вообще, способен представить себе, что такое целовать собственного близнеца. С сексуальным подтекстом. А с ним ли? Я не знаю. Честно, не знаю. Может так, а может нет.
Билл не нравится мне. Но у меня стоит, когда мы лежим в постели, и когда я чувствую подушечками пальцев его кожу. Она белая и шелковая. Так сначала кажется. На самом деле, у него тоже есть недостатки. И он совсем не сладкий, не призрачно-прекрасный… Он угловатый. Он соленный. Он такой худой, что становится немного не по себе. А может, это потому, что он мой брат?
В любом случае, я не могу приходить к нему, когда захочу. Чтобы что-то было, Билл изначально должен быть «просто Биллом». Изначально – это значит, с утра. Он просыпается и играет роль. То, какую роль он выберет с утра, определяет ход всех дальнейших действий. Не Билла. Моих.
От этого можно устать, с этим можно бороться, это можно ненавидеть. Я, пока еще, борюсь. Так, как могу. Это может иметь несколько исходов. И только один положительный. Если Билл поймет и поверит. Он верит мне. Во всяком случае, так было вчера. Но черту мы не переступали. Если это так можно назвать. Мы не переступали черту, потому, что ничей член не побывал ни у кого в заднице. И нигде не побывал. Каждый остался с тем, с чем пришел. Не считая липкой лужи в трусах. В остальном, я уже давно перерезал долбанную парадную ленточку. Но что-то еще держит. И я думаю, это что-то – неготовность. Мы пока не сможем. Не переживем.
Я не помню, когда мы последний раз разговаривали. Нам, кажется, это больше не нужно…
