Я ухожу на покой. Это такая своеобразная точка. Возможно, она превратится в запятую, но на ближайшее время это не планируется.

...

Я давно перестала осознавать происходящее вокруг меня. В самом начале я считала дни, проведенные в пустоте, а потом я толи сбилась со счета, толи смирилась.

Это было так давно…

Воспоминания доставляют неимоверную боль, но я все равно снова и снова возвращаюсь в то время. В тот год. В тот день. В тот час. В те самые секунды, после которых жизнь разделилась на две части – свет до и тьма после. А ведь тогда я даже не задумывалась, даже не предполагала такой поворот моей судьбы.
Улыбки, шутки, смех, радость. Все это было составляющим моей жизни. Тогда я этого совсем не ценила. Наверное, я просто привыкла к теплу, к любви, которые окружали меня. Я не ценила моих друзей – настоящих друзей, не дорожила родителями. Я принимала все как должное.
А сейчас я прокручиваю мою жизнь «до», и испытываю настоящее отвращение к самой себе. Нет, конечно же, настоящие друзья, родители – они остались. Они так же оберегают меня от жестокого внешнего мира, но сейчас я уже прочувствовала на себе всю его черствость и безжалостность. Возможно, сложись моя судьба тогда иначе, я бы и не осознала всей серьезности жизни. Я считала раньше, что моя жизнь – это самая реальная жизнь и все живут так же, как и я. Но это оказалось лишь сказкой, иллюзией, тем самым воздушным замком, в котором жило мое хрустальное счастье. Реальная жизнь…
Мне хватило одного дня. Целый день – для вас это все лишь время от рассвета до заката, а для меня – это стало вечностью. Мучительной и слишком реальной вечностью. К ней я не была готова – меня к ней и не готовили. Я была совершенно беззащитна.
Сейчас я уже другая. Девочка в розовом платьице, розовых туфельках, с розовыми ленточками в волосах и розовым мишкой осталась далеко в неразличимом сквозь тьму прошлом. Я была наивным ребенком со сверкающими глазами. Сейчас я прокручиваю в себе все мои воспоминания – я жила в настоящий сказке, но, к сожалению, в абсолютно пустой сказке. И не смотря на мою апатию к моей жизни «до», я хочу вернуться в то счастливое и беззаботное время.
Потому что то, что происходит со мной сейчас, вызывает во мне еще больше ненависти. Я бездвижна, я слепа, я еле слышу, но притом могу говорить. Это страшно – не видеть. Это ужасно, когда невозможно даже повернуть в сторону голову.

Столько времени…

После того происшествия, прошло так много лет. А может, и нет. Я же уже сказала, что потеряла счет времени. Когда секунды, часы, сливаются в одну быстротекущую реку, которая несет с собой только новые и новые волны боли, тебе уже не удается толком их считать. Правда, сейчас мне немного легче. Вначале я вообще не чувствовала, а сейчас хотя бы могу ощутить нежное прикосновение маминых рук к моему лицу, ладоням. Вначале я слышала, и этот слух доставлял мне еще больше боли – я слышала их страдания, их всхлипы, стоны мук. Сейчас же мой слух ухудшился, я могу уже и не различить рыданий подруг и мамы, а иногда и отца. Я не могла говорить тогда, а сейчас мой голос такой же громкий и звонкий, как когда был «до». Сейчас вся моя жизнь постепенно сливается в одно однотонное пятно в моей памяти. И сейчас как никогда ощущаю себя слабой.
Наверное, все-таки стоит рассказать, что же тогда произошло…
… Эти воспоминания – это единственное, что осталось в моей памяти настолько четким. Возвращаясь к этому дню, я словно переживаю все заново. Снова и снова, раз за разом все те же эмоции, те же краски, все осталось таким, как и было тогда.
А тогда был настолько солнечный весенний день, что даже у пессимиста бы, наверное, в голову не смогла бы пробраться грустная мысль. Почему-то именно тогда птицы пели особенно весело, люди были по-особенному улыбчивы, а небо было ясными, как мои, тогда еще видевшие, глаза. Тогда я, кажется, могла плакать, но поводов для этого не было совершенно. Это был один из таких редких дней, когда родители выпускали меня из-под своих крыльев, и я со своей самой лучшей подругой ходила по улицам нашего светлого города. В этот день произошло так много, но я до сих пор помню все в мельчайших деталях, даже одежду: зауженные светлые джинсы, белая футболка, кеды с желтыми шнурками, две косички, сотня тоненьких браслетиков на тонком запястье. Кайла, которую я после этого дня никогда больше не… слышала, вместо прогулки, повела меня на вечеринку к своей знакомой. Обстановка была мне непривычной, мне было странно врать родителям, что все в порядке и я останусь на ночевку у Кайлы, которая тоже что-то врала своим родителям. Я помню, как я неуклюже врала, и Кайле потом самой пришлось убеждать родителей, что мы посмотрим комедию и, я даже помню интонацию ее голоса, когда она сказала: «ляжем на бочок и баиньки».
В первую очередь я естественно обращала внимание на тех, кто обращал внимание на меня – на парней. Они смотрели на меня странно, не так как смотрели на меня мои знакомые парни-друзья. Наверное, именно такие взгляды описывались в романах, которые тайком приносила мне Кэсси. Но для меня до сих пор остается это остается нераскрытым – остается, и останется навсегда.
Мне было 14. Я считалась красивой. Как потом мне еще рассказывала Кэсси, моя «таинственность» и «невинность» привлекали внимание, куда в большей степени. И все равно я не понимаю. И никогда не смогу понять.
Я помню, как обжег мне горло первый настоящий алкоголь, как начала  утихать музыка и мне стало трудно дышать после первой «травки». Именно в момент того, как у меня стали подкашиваться ноги, мне стало невыносимо жарко, я увидела его. Он подхватил меня, когда я, уже не в состоянии стоять, начала падать. Вытащил на балкон и отпустил. Я упала на холодный бетон, он склонился надо мной, стал оттягивать нижние веки, слушать пульс, проверять дыхание. В это время в его глазах был гнев, мешавшийся с презрением и состраданием. Странное сочетание, и все равно, несмотря на мое состояние, я запомнила все до того, как окрасило небо солнце. Меня пугала неизвестность того что со мной происходит, пугало его поведение. Наверное, это была в какой-то мере забота, да? Но тогда я не понимала вообще ничего.
Помню, как он внезапно окатил меня водой, непонятно откуда взявшейся, а потом снова отвел в зал, в общую кучу, и исчез. В тот вечер я его больше не видела.
А потом все опять завертелось. Помню, как ко мне пристал какой-то парень. Он был пьян, очень сильно пьян. Я еще не отошла от странного ощущения внутри меня, как он схватил меня «в охапку» и потащил вверх по лестнице. Странно, но тогда я увидела Кайлу, я закричала ей, позвала на помощь – но никто, даже лучшая подруга не помог. Кайла просто отвернулась. И тогда я снова вспомнила один из романов Кэсси. Я стала вырываться – пихалась, царапалась, кусалась, выворачивалась. И как только он дал слабину, я вложила все силы, чтобы его оттолкнуть. Сломя голову я бросилась по лестнице снова в эту толпу, которая до сих пор является для меня символом того, к чему нужно испытывать отвращение. Я выбежала на улицу, За мной вышел кто-то еще. Я выбежала на дорогу.
Я запомнила все. Яркий свет фар, скрежет тормозов, чьи-то громкие крики. Я помню – я могла себя спасти. У меня была одна секунда. Но я оцепенела. Потом глухой удар. Мой собственный громкий крик прорезал уже не тихую ночь. Меня отбросило на несколько метров. По телу растекалась, словно плавленой железо, боль. Я оставалась в сознании до приезда скорой. Я помню выбежавших на улицу людей, и тех, кто был в машине – всех, кто попал в поле моего зрения. И помню все до того, как я услышала сирену…

Я до сих пор помню все – моих родителей, моих друзей, предателей. Я помню тот день, переживаю его снова и снова. И я до сих пор помню все. Те люди были возвратившиеся внезапно домой родители той самой именинницы. Как я уже и говорила – Кайлу я больше не видела. Но тот парень.
Он приходил ко мне два раза. Первый раз он говорил мне что-то, но это было как раз тогда, когда мои глаза еще видели, но я уже еле слышала – до меня доносились только самые громкие звуки. Потом пришла моя мама. Увидев его, она стала кричать, размахивать руками – прибежали медбратья – увели его. Ночью после первого его прихода я перестала видеть.
А второй раз, наверное, по количеству испытанных мной эмоций, перечеркивал всю жизнь – и «до» и «после». Я его не видела и не слышала. Я думала, что я одна в палате. Но это оказалось не так. Когда вместо обычного обезболивающего в мою кровь стало поступать что-то другое, я спросила - что это.
Но обычного я ничего не услышала – медсестра обычно наклонялась к самому ухо и громко говорила, отвечала мне на вопросы. Потом я впервые за довольно долгое время стала чувствовать пока что еле чувствуемую боль. Потом в каждой клеточке тела начало покалывание. Я моргнула и, открыв глаза, тут же их закрыла – яркий свет был повсюду.
-Не привыкай,- я услышала голос. Холодный, поставленный голос. Я попыталась приоткрыть один глаз – и увидела.
Это был настоящий шок. Да, стало больно. Глаза болели так, словно их действительно резали, чем-то таким острым и раскаленным.
-Что… что происходит?- тогда наступила настоящая паника. И тогда я почувствовала свои руки. Я поняла – я могу двигаться. Но радость, пришедшая с этим пониманием, испарилась в следующую секунду. Заболело все. Мне казалось, что с меня сдирают кожу, рвут мышцы, выдирают позвоночник. Я, по-моему, даже слышала как хрустят кости. Сейчас любой шорох был словно сотни децибелов.
Я помню, что он посадил меня, обнял, и его губы на секунду коснулись моих. Это было странно. Это было приятно – наверное. Потому что я не чувствовала ничего, кроме были. Затем он вернул меня в лежачее положение, и сказал:
-Скоро все закончится.
Он оказался прав…

Теперь закончилось все.

Я умерла, примерно, через минуту. Я до сих пор не могу понять – почему именно Он сделал это. И зачем, и почему на эти несколько минут я стала снова видеть, слышать, двигаться? Да, мне было больно, и эта боль заполняла все вокруг. Но некое состояние эйфории было – на несколько секунд. Но ведь главное – было.
До сих пор слежу за ним. Неслышно, невидимо. Ведь я – теперь могу быть лишь тенью, ветром, дождем. Всем, но только не живым существом.
Он живет так же, как и обычный человек, но у него нет семьи, в его глазах постоянно какая-то непонятная мне грусть. Он довольно часто приходит к моей могиле, приносит цветы – всегда белые лилии. Он стоит около нее часами, и просто смотрит. Но смотрит на не памятник, а в небо. И небо может быть и серым, словно сталь, или чистым, как горный ручей.
Мои родители долго потом переживали, на них, как и на моих друзьях, не было лиц, их кожа была такой же, как и у меня, когда я умерла. Меня похоронили красиво – было много белого. Белые цветы, ленты, черный гроб, и я – белоснежная кожа, венок из белых ромашек, белое платье. Как это не странно, но именно тогда я показалась себе по-настоящему красивой.
С тех прошло много времени. Через год, после моей смерти, у меня родилась сестричка. Маленький ангел. Но родители ее воспитывали по-другому – в строгости, в любви, так, как это должно было быть со мной.
Но – меня уже не было. Как же хорошо, что я – это пролистанная страница в еще одной истории жизни, одной из многих, такой банальной и обыкновенной. Но для меня она была уникальной – для каждого его история должна быть особенной.
История и история – их много. И каждая – это все, все…
Сейчас я много думаю об этом – у меня много времени для этого – вечность.

Но даже в небесной жизни есть предел…