2.

“Ich bin da, wenn Du willst…”                  "Я буду рядом, если ты захочешь..."

- Безвыходных ситуаций не бывает, волчонок, - заявил Дэвид, выслушав щедро приправленный слезами рассказ Билла. – Не скажу, что я дико рад такого рода скандалу, но это все равно реклама, как ты на нее ни посмотри.
- На х… бы такую рекламу, - пробормотал Билл, зарываясь лицом в простыни и размазывая по ним потекшую тушь.

Дэвид с сочувствием посмотрел на продолжавшую вздрагивать от тихих всхлипов спину. Ласково погладил, в бесчисленный раз поразившись волнам беззащитности, исходившим от него.

- Не плачь. Не все еще потеряно, - обхватив за плечи, он притянул Билла к себе и крепко обнял. Нашел холодные ладони и сжал их в своих, согревая и чувствуя, как постепенно выравнивается дыхание его волчонка. Таким он был всегда, задиристым, веселым, но легко ранимым, слабым и совершенно не умевшим терпеть боль. А далеко не родственные чувства к брату не могли дать ему ничего, кроме боли.

Тепло приятно разливалось по телу, успокаивая и убаюкивая. Билл тяжело вздохнул и откинул голову на плечо Дэвида. Дэвид. Который рядом вместо… Но только он спасал его от него самого. Разбавлял черную безнадежность неразделенных чувств светом своей, хоть и тоже не совсем взаимной любви.

- Ты говорил, что слабость тоже может быть силой. Как?
- Я не уточнил одной детали. Именно твоя слабость может быть силой. Тебе подарена не только привлекательность, а дар завораживать своей хрупкостью, - Дэвид провел кончиками пальцев по нижней челюсти Билла, медленно спустился по шее и положил руку прямо на сердце. – Глядя на твое отчаяние, невозможно не испытывать жажды помочь. Именно жажды, потому что желание в данном случае слишком мягкое слово.

Билл развернулся и посмотрел Дэвиду прямо в глаза.

- Ты хочешь сказать, что шанс у меня есть? Что я смогу его удержать?

Заплаканные, умоляющие глаза. Как сказать им “нет”? Как объяснить, что иногда нужно смириться и сложить оружие, чтобы не убивать новыми попытками что-либо исправить самого себя? Невозможно. Через это нужно пройти, чтобы понять.

- Знаешь, волчонок, это будет сложно. Может, лучше дать ему уйти. Попробовать принять это?

Темные брови почти сошлись на переносице, в глазах опять блеснули слезы. Не сможет.

- Нет, нет, вот снова плакать не надо. Ты лучше напиши. Все-все, что сейчас внутри. И не пытайся сложить слова в смысл, в какую-то историю. Просто сделай их такими же пронзительными, как эмоции в твоих глазах.

Ответом был только вздох. Билл потянулся к Дэвиду, прильнул к нему и затаился на груди, как ребенок. Дэвид гладил его по волосам, поигрывая с прядями становившимися все длиннее. А когда он коснулся их впервые, они едва доставали до основания шеи, чуть прикрывая кружок татуировки с эмблемой еще не очень известной рок-группы…

3.

“Augen zu und durch…”      "Закрой глаза и падай..."

Два года назад.

“…
Rette mich!
Rette mich!
Rette mich!
Rette mich!“,  - тонкие пальцы стянули наушники на шею, и острый край проехался по черному ногтю, оставив борозду содранного лака. Билл сполз со стула на пол:

- Все! Я спел это в последний раз!
- Даже не думай, - улыбнулся Дэвид, входя в звуконепроницаемую комнату. – Эту песню захотят услышать миллионы. – Он протянул Биллу руку.
- Ну раз миллионы… - он улыбнулся, - тогда я еще подумаю, - озорная улыбка осветила все лицо. Билл ухватился за руку Дэвида и поднялся на ноги. – Ладно, пойду я…
- Подожди. Ты думал, каким может быть клип к этой песне?

Билл остановился, задумчиво посмотрел на продюсера и ответил:

- Да, есть идейка, но…
- Что, но?
- Не знаю, получится ли.
- Чтобы узнать, придется рассказать хотя бы мне.
- Согласен рискнуть.
- Мой кабинет в твоем распоряжении.
- Пойдем…- и еле слышно, для самого себя, - надо Тому позвонить.

Полутемные коридоры. Негромкие слова, только для мобильного. Почти все, кто работает в здании, уже разошлись по домам. Билл чуть отстал от Дэвида.

- Ты сегодня вечером дома? Нет? Клара… А-а, все понял. Удачи.

Телефон раздраженно отправлен в карман джинсов. Огромное окно. Но как садится солнце не видно. Тучи. Дэвид открывает дверь. На стекло падают первые капли дождя.
Знакомый кабинет. Билл улыбнулся, вспомнив дикий восторг, охвативший его, когда вот на этом столе они подписывали контракт. Самое начало сказки. Он опустился в глубокое кожаное кресло, откинулся на мягкую спинку и, прикрыв глаза,  порадовался, что Дэвид не стал разрушать сумерки электрическим светом.

- Устал? – участливо спросил Дэвид.
- Да, есть немного.
- Ну, так что же у тебя за трудновыполнимая идея? – Дэвид присел на край стола, прямо перед Биллом.
- Мне хочется показать, как судьба управляет нами.
- Действительно сложновато. Но как же ты хочешь это сделать?
- Можно изобразить что-то типа невесомости, но только чтобы она управляла нашими движениями.
- То есть получится живая марионетка, но с невидимыми ниточками?
- Точно! А так можно? – вопросительный и чуть просящий взгляд из-под оттененных тушью ресниц.
- Обязательно. А еще надо будет разместить эмблему группы где-нибудь на видном месте. Кстати, а почему у буквы Т две дополнительные перекладины?
- А догадаться? – хитрый прищур глаз и довольная улыбка.

Дэвид нахмурился и закатил глаза, изображая бурную умственную деятельность.

- Не-а, чего-то никак не получается.

Билл развернулся в кресле, подобрав под себя ноги, и приподнял почти достававшие до плеч волосы.

- Одна из них чуть длиннее, вторая – короче. Меньше, больше. Старше, младше. Нас ведь с Томом двое, и он – чуть-чуть старше.

Дэвид сделал шаг вперед и осторожно коснулся татуировки.

- Я бы не додумался… - он провел пальцами вверх, к корням волос. Слишком громкий выдох, и опустившиеся руки Билла. Дэвид медленно пропустил черные волосы сквозь пальцы. Такие жесткие.

Дэвид опустился на колени и дотронулся ладонями до спины Билла. Легкая дрожь. Ладони заскользили вверх. Тяжесть доверия. Руки Дэвида приняли вес откинувшегося назад тела. Легкие поцелуи по гладкой, еще не знакомой с лезвием бритвы щеке. Стон. Хриплый, почти всхлип.

- Я хочу любить тебя, - тихо произнес Дэвид, и его взгляд задержался на прикусивших нижнюю губу зубах. Ему почему-то вспомнился волчонок, которого он недавно видел по телевизору, - волчонок.
- Тогда люби меня, - чуть слышный шепот. 

Уронив его в свои объятия, Дэвид сел в кресло. На груди он тут же почувствовал две ладони. Холодные - сквозь тонкую ткань рубашки. Взгляд карих глаз гипнотизировал, читая душу, а проворные пальцы методично отрывали пуговицы. Последний пластмассовый кружочек приземлился на пол вместе с белой футболкой. Следующий вдох – почти синхронно, и – погружение в глубину поцелуя, касаний обнаженной кожи.
Колени, обтянутые черными джинсами, требовательно сжали ноги Дэвида, и он начал расстегивать ремень на джинсах Билла. Укус за верхнюю губу. Сильно, до крови. И тут же нахальная ласка языка с острой специей стального шарика. Ненужная одежда на полу. Раскат грома. 
Сила рук, рисующая кружева на спине, неправдоподобно тонкой талии, ягодицах, и…уже внутри. Один. Стон тут же схвачен губами Дэвида. Два. И Билли подается назад, словно требуя – еще. Три. Громче. Дэвид отрывается от губ волчонка, берет его за руки и шепчет:

- Но только если доверяешь.
- Верю.

Первое мгновение слияния. Боли. Ритм дождя, все сильнее бьющегося о стекло. А Билл уже не смотрит в глаза, он их закрыл, полностью отдавшись танцу. Впивается ногтями в удерживающую его руку Дэвида, впитывает каждое прикосновение ладони, которая спускается по его животу все ниже, обхватывает напряженную до предела плоть, сжимает, и полностью подчиняет размеренными движениями. Чуть быстрее. Догоняя сбивающееся дыхание. Вырывая громкие крики.
Глубже и выше к грозящему взорваться солнцу наслаждения. Невидимая цепь жажды вытягивается, когда он выпускает из себя плоть Дэвида почти полностью. Он делает это сам. Фантом власти. Ведь противостоять искушению почувствовать его в себе в следующее мгновение, он не может. И снова крик.
Штиль. Удар сердца. Второго. И взрыв сверхновой.

- Я люблю тебя, - выдох.

В ответ лишь хриплый стон и переполненный усталой нежностью поцелуй.

4.

“…Unsere Herzen strahlen                   (“Наши сердца сияли
In tiefster Sehnsucht                             Страстным желанием,
Und unsere Seelen                                И наши души
Fallen diesem Glanz                             Тонули в этом свете.
Abgeschieden blende mich                   Ослепи меня,
Verführe mich - durchflute mich          Соблазни и увлеки на дно.
Du strömend Licht                               О, поток света,
Erhellst Du mich?“                             Озаришь ли ты меня?”)

“Eine Nacht In Ewigkeit”/“Одна ночь в вечности”, Lacrimosa.       

Глаза продолжали упрямо закрываться, и пряди волос то и дело свешивались на лицо. Попытки отдать бумаге боль и постоянные мысли о том, что Тома рядом с ним скоро не будет.  Все это лишало сил, и порой было трудно даже дышать. Неровные строчки прыгали перед глазами, сливаясь в тонкие штрихи лица… такого родного, любимого. Но не так, как можно…
Распахнутые шторы щедро впускали в комнату закатные лучи и перекрашивали однообразный гостиничный интерьер в сочные оттенки осени. “Boulevard of broken dreams” сменился в mp3-плеере задумчиво-надрывной “A distance there is…”, и под эту гипнотизирующую мелодию группы Theatre of Tragedy Билл все-таки сдался сну.
В номер заглянул Том. Увидев спящего брата, он хотел было уйти, но передумал и тихо притворил за собой дверь. Ему хотелось хотя бы попытаться успокоить Билла, сказать, что здесь, в Японии, он все концерты отыграет. А потом… Здесь же так много неплохих рок-музыкантов. Можно найти кого-нибудь, кто умеет обращаться со струнами. К тому же название у группы подходящее, чтобы принять в себя часть Токио.
Он неслышно подошел к кровати и остановился завороженный игрой солнца на черных волосах и гладкой щеке. Кружево длинных ресниц в плену макияжа казалось хрупким крылом бабочки, присевшей отдохнуть на бархатном лепестке розы. И этот бархат не просто манил, он словно умолял о прикосновении. Как во сне Том опустился на колени перед кроватью и протянул руку к лицу Билла. В мгновении от касания его ладонь замерла, наслаждаясь все усиливающимся притяжением. Еще секунда и пальцы чертят длинную, мучительно быструю линию от скулы к губам, чуть приоткрывшимся во сне. Не открывая глаз, а может, и не просыпаясь, Билл перевернулся на спину, и пальцы Тома невольно скользнули по его губам. Том вздрогнул, как будто обжегся, и уже хотел отдернуть руку, но ее накрыли тонкие пальцы с черными ногтями.

- Не уходи, хотя бы сейчас…

“Кто же ему снится? О чьих прикосновениях он так мечтает? И что делаю я?” – мысли Тома бешено проносились и исчезали, разбиваясь о зеркальную идентичность черт лица брата. Копируя каждую линию, это лицо все же было более хрупким и трогательным.
Билл потянул Тома за руку, приближая к себе.

- Не уходи.

Том осторожно забрался на кровать и провел по жестким от лака волосам, обнажая печально сдвинутые брови. Искусно оттененные веки сомкнулись сильнее, словно пытались удержать слезы, и из горла вырвался хриплый стон. Медленно, нерешительно, Том склонился над лицом брата, согревая дыханием и с трудом подавляя желание губами разгладить каждую морщинку, прочертившую лоб.
Легкие, почти невесомые ладони по спине. Призраки ласки, обладающие непобедимой силой. Близко, еще ближе. Как сложно сопротивляться. Слишком сложно отказать себе. И нужно ли?
Невесомое касание, легче воздуха. Смелее, вбирая вкус губ и чувствуя, как они ответно приоткрываются и немо шепчут равную страсть. Крадут контроль. Выпивают волю. Сводят с ума. Последний луч солнца погас, и Том, словно очнувшись, оторвался от губ брата. Колечко звякнуло, выскользнув из зубов Билла, и губа отозвалась болью.
Том посмотрел прямо в глаза Билла. В его глаза… в свои, и увидел там себя…его. Нет! Нет? Том зажмурил глаза и зарылся лицом в черные волосы. Жар бешено бьющегося пульса, тонкий аромат – корица, розы, свежесть дождя… Забрать бы все это себе. Сделать своим. Просто вырвать зубами то, что так манит! Вкус крови отрезвил, заставил оторваться от тепла гладкой кожи. Он вырвался из обнимавших его рук, скатился с кровати и замер у двери.

- Скажи, что этого не было. Скажи, что это сделал не я! – умолял он.
- Как хочешь, - на щеке нарисовала темную дорожку слеза.

5.

”Here I am                                       "И вот я
Writing my last song for you                Пишу для тебя последнюю песню.
Hear the words carefully                      Вслушайся в слова
And you'll see it's you                         И поймешь,
I'm leaving…”                                    Что я покидаю тебя…"

"Your Last Song"/“Твоя последняя песня”, Scorpions.       

В номере ждала только темнота, полная алмазных огней суетливого Токио. Том сел на пол перед огромным окном. Красота ночи впивалась в его сердце ненасытным жалом. Она звала, обещала свободу. И он тянулся ей навстречу. Только огни складывались в очертания слишком знакомого лица, бархат тьмы переливался изяществом черных волос. Руки навстречу. Обнять хотя бы этот мираж. Но ладони натолкнулись на холодное стекло, ногти скрипнули по гладкой поверхности. Нельзя. Просто невозможно.
Он не задавал себе вопросов. Почему? Как? Это не важно. Естественная близость каждый день. Всегда вместе, все пополам. И ничего не могло быть лучше. Бесценное единение душ. Но чем больше у нас есть, тем больше мы хотим. Странная человеческая логика, но давно принятая всеми, нормальная. И он не стал исключением, он захотел большего. Понял – не сразу. Только когда невольно сравнил свои чувства с обожанием поклонников вокалиста группы Tokio Hotel. И нашел единственное отличие – они любили его талант и внешность, а он вдобавок еще и душу. Том тогда испугался сам себя, принял это за непонятное наваждение и, не пытаясь объяснить, ринулся искать замену, отвлекаться. Бесконечная череда женских имен, он всех и не вспомнит. На какой-то момент ему даже показалось, что он выиграл схватку с Амуром, который в его случае оказался изощренным садистом. А потом он узнал, что потерял то, чем никогда не обладал. “We lost the dream we never had”(1). Когда песни из альбома “Zimmer 483” переводили на английский язык, именно он подсказал эту строчку, хотя на немецком она звучит совершенно по-другому. У его брата начался роман с продюсером. С продюсером их группы. Сказать, что Тома ошеломил этот факт, было все равно, что промолчать. Тогда он спросил себя: а могло ли все быть как-то иначе? Нет, конечно. Билл оказался намного лучше… У него не возникло извращенной любви к старшему брату. Это возвышало, заставляло восхищаться и чувствовать собственную неправильность еще острее. И Том постарался стать противоположностью. Низложил величие любви, сведя ее до случайного секса. Жил грубее, только брал и хотел быть равнодушным. Удалось? Ни капли. Одно мгновение потери самоконтроля, и он сорвался. Но этот поцелуй должен стать последним. Его брат уже нашел свое счастье. Да, иногда он грустит, иногда в его глазах видна пронзительная боль. Но это все эти чертовы антифанаты и журналисты. Особенно журналисты…
Откуда-то появился навязчивый запах роз. Приторно-сладкий, до тошноты.
Рывком поднявшись на ноги, Том дошел до выключателя и обрушил на комнату поток яркого света. Так и есть. Чья-то неумная мысль завершить обстановку номера букетом роз. Он схватил цветы, выдернул их из вазы и замер, не зная, что делать с ними дальше. Аромат обволакивал, и, казалось, даже прилипал к коже. Том коснулся одного бутона. Закат и запретное прикосновение. Подарить нежность. Владеть. Любить. Нет! Прикоснуться и никогда не отпустить. Нет! Пальцы сокрушили беззащитный цветок.

- Нет! Я не могу! – Том швырнул букет в безразличный глаз окна. – Останови меня, Билли, останови! Прогони меня… Просто скажи: уходи. Уходи…И не пытайся что-то понять. Не надо… Это все…

Бессильно сжимая и разжимая кулаки, Том чувствовал, как по щекам льются слезы.

- Уходи… - произнося это слово, он чувствовал странную пустоту и… умиротворенность.

Он бросился к тумбочке у кровати, схватил какой-то блокнот, ручку и написал: “Geh. Geh!(2)” – слеза упала на восклицательный знак, смыв его уверенность. А рука продолжала писать:

Tage gehen vorbei,
Ohne da zu sein
Alles war so gut,
Alles, ich und du. (3)

И ничего не могло быть по-другому. Но они не сделали ничего неверного:

Wir haben nichts falsch gemacht         
Die ganze Zeit gedacht, 
So könnt es weiter gehen, 
Alles andere werden wir sehen…
Geh… (4)         

Строки сплетались в рифму, мелодия которой звучала растерзанным бутоном розы. Смятые лепестки лежали у ног, уже не прося о пощаде. Они смиренно принимали свою участь. Том подобрал их, рассыпал по бумаге с такими нужными словами. Но хрупкость и покорность раздражала. И он принялся разрывать их на тонкие, неровные полосы. Лоскуты убитой, доверчивой изящности ложились на лист, пачкая его несдержанными слезами смерти.

(1) - Мы потеряли мечту, которой у нас никогда не было
(2)- уходи
(3) - Дни уходят прочь,
Я буду жить без тебя.
Все было так хорошо,
Все, ты и я.
(4) - Мы не сделали ничего неправильного,
И я постоянно думаю,
Могло ли все продолжаться,
Но для нас все будет по-другому.
Уходи…

6.

“It's in the water baby,                          Это в воде, детка
It's in the pills that bring you down,     И в таблетках, которые тебя усыпляют.
It's in the water baby,                           В воде, детка
It's in your bag of golden brown,         И в твоем пакете конопли.
It's in the water baby,                          В воде детка,
It's in your frequency                            И на твоей частоте.
It's in the water baby,                          В воде, детка
It's between you and me”                    Это между мной и тобой.

“Post Blue”/” Пост-кокаиновый синдром”, Placebo 

Снежинки пепла падали прямо на подоконник, иногда приземляясь на янтарную поверхность чая. Поддаваясь обманчивому успокоению сигаретного дыма, Билл смотрел в открытое окно на серое ноябрьское небо и старался ни о чем не думать. Не получалось. Как и всю прошедшую ночь. Растягивающиеся в бесконечность часы, на протяжении которых ему казалось, что он буквально слышит мысли брата, ощущает его страх. Только под утро ему удалось забыться сном. Теперь бы вот проснуться. Он потрогал чашку. Горячо. И сколько можно быть горячим на таком холодном ветру? Выловив кружок лимона, он осторожно надкусил. Сигареты с лимоном. А что, оригинально. Скорее бы уже приехал Дэвид, и началась репетиция. Можно будет наконец-то отвлечься. И  Георг с Густавом как всегда опаздывают. Том тоже где-то пропадает, даже мобильный отключил. Наверное, специально, чтобы не разговаривать с ним после вчерашнего. Что это было? Сначала ему показалось, что это просто сон, прекрасный, но совершенно нереальный. Но потом… Да, укус на шее, прикрытый завязанным на простой узел галстуком, болел слишком по-настоящему. И все же, Том, неужели? Неужели ты чувствуешь то же самое?

- Бросал бы ты курить, а то Йосту придется не только гитариста нового искать, - бросил Том, забирая у брата сигарету и протягивая ему большой белый конверт. Билл запоздало вздрогнул от неожиданности, он слишком углубился в свои раздумья.
- Что это?
- Песня. Для тебя.

Из раскрытого конверта высыпались изуродованные лепестки. Не  обращая на них внимания, Билл развернул листок и стал читать написанные мелким почерком строчки. Порыв ветра подхватил останки роз и запутал их в черных волосах.

- Том? Ты хочешь, чтобы ушел я? – не страх, не отчаяние, а готовность выполнить все, любое желание.
- Нет, - он подошел ближе, - я хочу, чтобы ты мне приказал уйти. Я просто не смогу сделать это сам, - машинально протянув руку, он смахнул пару белых лоскутов своей вчерашней злости с волос брата.
- Что случилось с этими цветами? – Билл рассеянно проследил за полетом мертвых лепестков. 
- Да так, не вовремя под руку попались.
- Том, что происходит? Что вчера…
- Не надо! – прося замолчать, Том поднял руку, в которой держал отнятую сигарету, и столкнулся с ладонью Билла. Такая синхронность жестов иногда основательно действовала им обоим на нервы. Горячий столбик пепла прошелся по раскрытой ладони, оставляя полосу слегка обожженной кожи. – Прости…- виновница боли отправилась на пол. – Я случайно…
- И вчера тоже случайно? Я тоже просто под руку попался?! – Билл схватил брата за руку и подтащил к себе. – Кого ты пытаешься обмануть? Чего боишься?
- Я… - Том смотрел в глаза, знакомые с самого начала жизни, и не узнавал. Обжигающий свет. Зовущий и почти умоляющий. Неужели ему только кажется? – Я сам не понимаю…
- Не ври.
- Не могу сказать. Ты не поймешь. Не…

Том оборвал себя на полуслове, почувствовав холодную ладонь на щеке. И бессознательно – шаг вперед. Сокрушая в себе каменные стены запретов. Губами по губам. До искр под закрытыми веками. До головокружения.

- Всем привет! – влетевший в студию Георг резко затормозил, кашлянул и тут же принялся сосредоточенно доставать из кофра гитару.

Следом за ним вошли Дэвид и Густав.
Стремительно отдернувшиеся руки, опущенные глаза. Статическое электричество отчаяния и страха в воздухе. Быстрые рукопожатия. Все нормально. Спокойно. Как всегда. Спокойно!

- Темно-зеленый галстук с футболкой Greenday - это интересно, - заметил Дэвид. – Закрой окно, простудишься.

Захлопнув окно, Билл как обычно чмокнул продюсера в щеку, и, чувствуя ответное прикосновение губ, подумал: «Что ты скажешь, когда увидишь скрытое этим галстуком?».

- У нас новая песня, - сообщил Билл, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
- Что муза снова посетила номер 483? – улыбнулся Дэвид.
- Нет. Она заглянула в номер 485.
- Том?
- Ага, - отозвался гитарист, нервно перебирая струны акустической гитары.
- Тогда нам придется поторопиться. Нужно прогнать всю программу завтрашнего концерта, успеть сегодня на интервью, но это вечером. И поработать над этой песней. Начнем.

Простая мелодия, почти отказывающиеся подчиняться пальцы и откровенно дрожащий голос Тома. Но со второго куплета – более мягкий, но уверенный голос близнеца. И прямой взгляд в глаза. Немой вопрос: “Неужели ты действительно этого хочешь?”. 

7.

“Darling, take me home,
To the castle made of skulls and bones.
Sing me a song to remind me where I belong,
In your arms, my love, in cold blood”

“Love in cold blood”, H.I.M.

“If you fall I’ll catch,
If you love I’ll love,
And so it goes, my dear,
Don’t be scared,
You’ll be safe, this I swear
If you only love me…”

“The Misery”, Sonata Arctica

Глядя в зеркало, Билл раздраженно дергал себя за осветленные пряди. Ему казалось, что парикмахер перестарался с укладкой.

- На выход! – рявкнул в приоткрытую дверь Георг.
- А где Том?

В дверном проеме появилась голова и рука, придерживавшая на лицо волосы, спадавшие на лицо.

- Здесь где-то шатается.
- Что если выступление фанерное, то мне на себя можно его гитару повесить?! – Билл схватил гитару, лежавшую на диване.
- Не психуй, - Том протолкался в гримерку мимо Георга и забрал инструмент из рук брата.
- Кто бы говорил. Не я же бегаю по гостинице в истерике оттого, что какой-то журнальчик назвал меня геем, - Билл поморщился от грубости своих слов, но их уже было не вернуть.

Жалобно звякнула и порвалась струна. Беззвучно выругавшись, Том полез в рюкзак за запасным комплектом.

- На правду ведь не обижаются, - похоже, он решил принять вызов близнеца.
- В смысле? – Билл поймал отражение брата в зеркале, краем глаза заметив, что волосы все-таки начесали слишком сильно.
- Я про твои…отношения с Йостом, - Том провел пальцем по замененной струне, и повернул колок, увеличивая натяжение.

Взгляд Билла метнулся к двери, но она была закрыта. Георг ушел, оставив их переругиваться наедине.

- А ты что, ревнуешь? – плавно покачивая бедрами, Билл подошел к Тому вплотную и коснулся руки, зажимавшей струны на ладах.
- Это твоя жизнь, - Том отвел глаза в сторону.
- А тебя, значит, моя жизнь не волнует? – он сжал руку, заставляя струны впиться в пальцы брата.

Том упрямо молчал, чуть морщась от боли.

- Том, хватит делать вид, что ты меня не слышишь и не видишь! Это глупо. Том, я хочу тебе сказать…
- А я не хочу ничего слышать! – закричал Том. - Пойдем, нас уже ждут, - уже тише произнес он и, крепко сжав ладонь брата, потащил его навстречу с толпой слуг неуемного человеческого любопытства.

Лавина взглядов обрушилась на четверых музыкантов и их продюсера, испытывая хладнокровие на прочность. По аудитории пронесся возбужденный гул, когда близнецы как всегда сели рядом. И ведь как всегда. Но так по-другому. Ведущий программы начал беседу. Однако традиционные, ничего не значащие фразы довольно быстро сменились острыми иглами вопросов о личном. 

- Правда ли, что ваш брат собирается покинуть группу?

- Да. Потребность творить не терпит границ, как бы ни было жаль, - говорит Билл и замолкает.

Пристальный взгляд Дэвида: “Не говори больше ничего. Сорвешься. Они именно этого и ждут”.

- Как вы относитесь к интервью и фотографиям под заголовком “Твинцест”?

- Увидев это, я был шокирован. Но зато теперь я понимаю, почему все известные люди так не любят журналистов. Это естественно. Ведь журналисты олицетворяют собой страстное желание всех людей – судить, - отвечает Билл и чувствует напряжение брата, которому тоже предстоит ответить за то, чего он не делал. За то, в чем не виноват. И что самое страшное – обвинить некого.

- Мне не хочется тратить слова на то, чтобы говорить, насколько это глупая идея. Просто я не могу понять, почему все считают нас такими извращенцами.

Йост громко поставил стакан с минералкой на стол. Том прекратил свои рассуждения, он намек понял.

- Я не придаю этому особого значения. Люди вольны жить, как им хочется, - произносит Георг и сам пугается того, что сказал. Но уже поздно.

- Это все одновременно смешно и грустно. Но интересно. Кстати, почему бы кому-нибудь из журналистов не написать роман? По крайней мере, это будет произведение искусства, а не дурацкие сплетни.

Дэвид прячет улыбку: всегда молчаливый Густав выдал очередной шедевр. Хотя и довольно вызывающий.

- А у вас когда-нибудь возникали подобные мысли или чувства? – задает Биллу вопрос один из зрителей.

- Нет, - пожалуй слишком поспешно отвечает Билл. – А почему вы спрашиваете об этом именно меня? Может, Георг ответит интереснее, - коварная улыбка, под которой вряд ли кто-то разглядит правду.
- Просто так.

Просто так. Просто чтобы сделать больно и полюбоваться на чужие мучения. Или еще лучше, вытянуть на откровение и всласть покопаться в кровоточащей ране. Можно потом даже извиниться, смущенно улыбнуться. Только улыбка почему-то чересчур напоминает оскал зубов хищника. 

Наконец словесный поединок закончен. Вроде бы – ничья. Никто ни в чем не разубежден, значит - не разочарован. Мечи – в ножны. Место оружия занимают музыкальные инструменты. Вот только опять неприятность – фонограмма. Том зло сжимает руками гитару. Георг вроде бы спокоен, но его лицо довольным не назовешь. Густав прячется под козырьком кепки. Что же делать тому, кто не может спрятать глаз и выместить зло на ничего не чувствующем полированном куске дерева? Играть.
Бархатистые аккорды клавишных. Кто видит на сцене синтезатор?! Билл прикрывает глаза и тихо вторит словам о пустых ночных улицах, холодном ветре и замерзшем солнце. Он сильно сжимает микрофонную стойку, до боли в пальцах, ослабляет хватку и обрушивает на зрителей взгляд полный отчаяния. Хоть сейчас на обложку журнала. Но... “Wir dürfen unsere Glauben nicht verlieren!” (1). И он верит. Да, тысяча морей между ними двоими, но все видят только расстояние вытянутой руки. Да, разделив несколько прикосновений, они обвинены во всем, что смогла произвести на свет больная фантазия людей. Это роль без возможности импровизации, но только публика не тянет на театральную. Азарт, с которым глаза ищут подтверждения грязным мыслям, сравним с тем, как в Древнем Риме наблюдали за боями гладиаторов. Смерти и опасности здесь нет. Лишь сдавленные тисками гордости и страха эмоции. И все ради развлечения. Цирк. И Билл играет по правилам. На самом напряженном отрезке песни, обещая не брать с собой никого и ничего, он ставит ногу на усилитель, вызывающе прогибается вперед. Резкий разворот, и он уже грациозно тащит за собой стойку от микрофона, подходит к брату и поет слова “Lass dich zu mir treiben” (2) только ему.

Билл держал себя в руках ровно столько, сколько его видели посторонние. Потом убежал в гримерку и запер дверь. Дэвид терпеливо стучал и уговаривал открыть, пока не услышал тихий щелчок открывшегося замка. Войдя в комнату, он не сразу увидел Билла. Оказалось, что он стоял рядом с дверью.

- Больно. Я знаю. Но ты ведь понимаешь, что по-другому в шоу бизнесе не бывает. Это джунгли. Людей здесь нет.

Дэвид коснулся плеч Билла, и тот сразу обнял его. Сжал в руках складки просторного плаща, словно боялся, что перед ним призрак. И глубоко дышал, глотая слезы и слова. Ведь до машины еще нужно было дойти. Ослепительно улыбаясь. А значит, макияж должен быть в порядке.

- Тихо. Тихо. Все уже кончилось, - прошептал Дэвид, прекрасно зная, что это не так. Все только началось. И никому не известно, когда закончится. А главное – как.
- Увези меня отсюда…
- У входа толпа. Хочешь выйдем через черный ход?

Билл отстранился и отрицательно покачал головой. Он сделал еще один глубокий вдох и поднял на Дэвида сухие глаза.

- Я смогу. Пойдем.

Стараясь не выдавать восхищения, Дэвид открыл перед ним дверь. И пошел следом, отставая шага на три. Постепенно он понял, что удивлен. Впервые его волчонок не отступил.

Наконец-то тонированные стекла охраняют от взглядов. Но Билл только через пару кварталов кладет голову на плечо Дэвиду. Неудобно. И на следующем светофоре он разрешает себе ощутить щекой приятную шероховатость джинсовой ткани.
Закрыв глаза, он слышит, как по крыше машины начинают стучать капли.

- Дождь?
- Да непонятно что. Мокрый снег вроде.
- Звук холоднее, чем у воды. Так хорошо…

Дэвид сворачивает в тихий проулок и глушит мотор. Только шепот полузамерзших капель, полурастаявших снежинок. Полунастоящее спокойствие.

- Дэвид?
- Да.
- Том поцеловал меня сегодня.

Дэвид перехватывает взгляд своих испуганных глаз в зеркале заднего вида. Как сильно он любит своего волчонка? Сколько он сможет ему позволить?

- Ты хочешь…
- Я не смогу без тебя, - Билл поднял голову, встал коленями на сиденье и пристально посмотрел на Дэвида. Отчаявшись поймать взгляд, он развернул его лицо к себе, запустил пальцы в волосы. Несколько секунд немых слов, только глазами. Ясно. Билл прижался щекой к щеке Дэвида. – Я не знаю, как и почему, и мне, в общем-то, все равно. Но пусть все будет так, как было.
- Хорошо, - нескрытый вздох облегчения.

Дэвид тихонько тянет за галстук и хитро улыбается.

- Мне кажется, или этот галстук еще вчера лежал в моем чемодане, - но вместо ответной улыбки видит замешательство. Но не дольше пары секунд.

Билл стаскивает с себя галстук, расстегивает массивную цепь и, приподняв волосы, показывает след укуса.

- Том?!
- Да. Он… злится. Потому что не может себя сдержать.
- Помоги ему сдаться.
- Но как? – слишком громко, почти крик. Больной вопрос.
- Придется тебе проявить инициативу. Знаю, не твой стиль, но… - гладкая зеленая ткань скользит по перчатке без пальцев, соединяя ее с замысловатым переплетением цепочек на втором запястье, совсем нетугой узел. – Мне кажется, что тебе не придется прилагать много усилий. Вот, например, сегодня твое выступление было выдержано в очень подходящем настроении. - Дэвид касается края раны, а другой рукой тянет на себя свободные концы импровизированной веревки, чуть касается губами разорванной кожи. Сдавленный стон.
И они возвращаются в отель. Быстро бегут под холодными слезами осени. Поднимаются на свой двенадцатый этаж. Пустой коридор. Ключи. Замок. Не зажженный свет и табличка “Не беспокоить” на дверной ручке.

(1) Мы не должны терять веры.
(2) Позволь себе стремиться ко мне.

8.

“It's a beautiful lie                                  “Это красивая ложь,
It's a perfect denial                                   Идеальное отрицание.
Such a beautiful lie to believe in              Такая красивая ложь, чтобы верить,
So beautiful, beautiful it makes me...”    Но эта красота заставляет меня…“

“Beautiful lie”/ “Красивая ложь”, 30 seconds to Mars

Было темно. А потом – свеча. Да и то далеко, в самом дальнем углу. И холодно – не только от промокшей одежды, а просто внутри. Поэтому и коньяк пили подогретым, дожидались, пока оттает то ли душа, то ли сжавшееся в едва различимый комочек “я”. Никаких слов. В них – одно разочарование. Ставший более смелым взгляд из-под постоянно спадающих на лицо длинных волос. Безупречность черного шелка. Трепетная дорожка из поцелуев по внутренней стороне предплечья. Не разобрать тихое бормотание, кажется, в нем и смысла-то нет.

- Не важно, - шепчет Том в ответ, - все потом. Все сейчас не важно, - и обнимает сзади за плечи. Узкую футболку – скорее на пол. Совершенство гладкой кожи жжет губы огнем вседозволенности. Восточный аромат и горьковатый привкус на губах. И уже не возможно дальше так, не оборачиваясь.

- Нет, нет. Не двигайся, - просит Том.

Вместо ремня на джинсах – толстая цепь. Холодные звенья соблазняют железной твердостью. Он оборачивает цепь вокруг тонкой шеи, зацепившись за волосы, получает в ответ вскрик. Карабин плавно движется мимо отверстий звеньев, затягиваясь скользящей петлей. 

- Разденься.

Одежда покорно упала на пол. Послушность щекочет нервы, расставляет силки желаниям. Он наматывает цепь на руку. Не спеша. Постепенно заставляя прижиматься спиной все ближе и лишая воздуха. Чуть ослабляет.

- Только молчи.

В заднем кармане его джинсов – нож. Небольшой. Он им струны обрезает, чтобы с грифа не свисали. Очень острый. Кладет его на постель.
Резко врывается внутрь. Больно, даже ему самому больно. Слишком быстро. Но есть в этой боли что-то освобождающее. Резкие движения бедер. Нет. Уже слишком мало сопротивления.
Лезвие ножа блестит так призывно. И Том хватает его прямо за этот блеск. По пальцам капает кровь. Как же все это не важно! Он сжимает рукоятку в кулаке и прикладывает лезвие к гладкой спине. Вроде бы даже страшно, взять вот так и нажать. Решается. Податливая мягкость, выступающий из-под стали алый цвет. Он не удерживает стона, когда боль заставляет сжиматься тело, внутри которого находится его плоть. И он продолжает резать. Каждая судорога – как маленький оргазм.

- Хватит… так больно… - и не крик, а обессиленная мольба.

Незнакомый голос. Кто это? Зачем?

- Я же просил тебя молчать!

А она откидывает волосы с лица, оборачивается. Он не знает ее.  И губы в кричаще-красной помаде. Классическое сочетание черного и красного – искривленный болью рот не по годам опытной гейши. Случайная. Фанатка. Зачем же ты шаталась рядом с отелем именно этим вечером? Ты хотела продолжать поклоняться? Делай это. Теперь ты знаешь, что служение богам твоей одержимости это не удовольствие. Это дикая боль. Наслаждайся!
А он уже не может сдерживать волны паники, затопляющие разум, и отпускает их на волю. Удар и крик. По подбородку – красное, не капает, а льется. Кулак немеет, но он бьет еще. Уже не по лицу, просто наотмашь, куда придется. Попадает по руке. Что-то противно хрустит.
Она медленно поднимается с пола, но к двери ванной бросается слишком быстро. Раздражает его эта поспешность.
В самый последний момент он ставит ногу между закрывающейся дверью и косяком. Зажигает свет в ванной.

- А что это, детка, ты собралась в темноте здесь делать?

Он вошел и запер за собой дверь.

- Отчего же ты воду не включаешь? – ехидно спрашивает он, глядя, как девушка сползает вниз по белой стене, как цепляются пряди волос за небольшие выступы кафеля.

Том подошел, медленно. Перегнулся через край ванной и провел по ее щеке тыльной стороной ладони. Девушка всхлипнула, к потекам туши на щеках прибавились новые черные ручейки.

- Я же просил тебя молчать! – заорал он. – Неужели так трудно помолчать?! – вода застучала по белому фаянсу торопливыми каплями. – Теперь ты заплатишь. Я возьму то, чего хотел. Но силой.

Она мотает головой из стороны в сторону, что-то выкрикивает на непонятном ему языке. Японский?! И в ушах гремит голос Билла, старательно выговариваемые слова чужого языка. Monsun o koete (1)…
Том приставляет нож к подергивающемуся от плача горлу, чувствует, как подавленные эмоции стекаются к низу живота. Почти больно. Он швыряет нож прочь – не верит рукам. Зажимает ладонью ее окровавленный рот. И на ощупь находит в воде – кто набрал в ванну воды! – ее стиснутые бедра.

- Не сопротивляйся. Хуже будет.

Понимает. Не в первый раз? Все равно. Разрывает слишком напряженное влагалище, наверняка до крови. Еще и вода. Еще жестче. И быстрее. Больно. Но так и надо. Потому что не с ним. Потому что только так можно стереть с кожи его нежные прикосновения. Под ладонью Тома беззвучно раскрываются губы, даже случайно вырвавшиеся на волю звуки поглощает шум воды. Все. А на губах по-прежнему его поцелуй с привкусом лимона и сигарет…

Том вылезает из ванны. Неуверенными шагами добирается до прикроватной тумбочки. Сотка. Непослушные кнопки. Заспанный голос Саки.

- Саки? Мне нужна твоя помощь. Да. Никому. Спасибо. Ты не представляешь, как много ты для меня сделаешь, - рука дрожит, но он выводит свою подпись на пустом чеке, даже не вырывает его из книжки, и падает на холодные простыни, пропитывая их влагой боли, своей и чужой. Как же было мудро открыть счет в местном банке… Закрывает глаза и уже спит. Даже не слышит, как Саки открывает дверь запасным ключом, помогает жертве фантазий выбраться из ванной и хоть как-то одеться. И, конечно, не знает, как он везет ее в ближайшую больницу. Щедро расплачивается с врачом, у которого ночное дежурство. И поражаясь чужой жестокости, не задает ни единого вопроса даже себе. Он будет молчать. Души и сердца не его дело. Он – телохранитель.
 
(1) – “Durch den Monsun” = “Through the Monsoon” = “Сквозь муссон”

9.

“It’s poetry carved in flesh…”                 

“Passion’s killing floor”/ “Этаж убийственной страсти”, H.I.M.

Дэвид проснулся от требовательного крика будильника. Волчонок спал, прижавшись к нему спиной и уютно устроив голову на его руке. Уже восемь и сегодня концерт. Надо будить. Он крепко прижал его к себе и позвал по имени. Раздалось недовольное бормотание, что-то вроде: “Ну, еще немного”, -  а потом Билл проворно развернулся и уткнулся носом в шею Дэвида, ловя последние мгновения сна.

- Нет, так не пойдет, - палец касается чуть выступающих ребер, и Билл хохочет, смотрит на Дэвида еще сонными глазами и заявляет:
- А я тоже буду пользоваться запрещенными приемами!
- Это как?

Билл ловит губами улыбающиеся губы Дэвида, не целует, только чуть-чуть касается и отдергивается назад. Изучающе смотрит, хмурится, задерживает дыхание и выдыхает прямо на чувствительную кожу под подбородком. Довольно улыбается вырванному вздоху полуудивления-полувосторга и проводит кончиком языка по его горлу. А в следующий момент он уже в объятиях Дэвида, жадно отвечает на его поцелуй и купается в таком родном тепле.

- Попался, - констатирует Билл, прерывисто вдыхая и глядя в голубые глаза.
- Ну, кто попался, это мы еще посмотрим! – Дэвид приподнимается на руках, перекатывается на бок и, вставая с кровати, невозмутимо натягивает халат.
- И что, прямо-таки в душ пойдешь? – хитро прищуренные глаза, рука с черно-белыми ногтями медленно стягивают простыню в сторону, открывая изящно согнутые в коленях ноги, бедро, звезду на животе…

Взгляд Дэвида следует за этим движением, но сила воли побеждает, и он отводит глаза.

- Все, меня здесь уже нет.

Билл капризно надувает губы, заворачивается в простыню и включает музыкальный центр на полную громкость. Это номер Дэвида, и поэтому комнату заполняет мелодия аэросмитовской “Angel”, пьянящей не хуже вина с многолетней выдержкой. Билл кружит по кровати под музыку, чудом умудряясь избегать коварно бросающихся под ноги складок шлейфа, тянущегося за нарядом в стиле раннего гостиничного утра. Голос Стивена Тайлера увлекает пронзительной искренностью, и Билл вторит словам, пытаясь достать даже до самых высоких нот припева.
К концу песни Дэвид высовывает голову из двери ванной и интересуется:

- Какому ангелу серенады поем?
- Да так, пролетал тут, - Билли хлопает ресницами и, кокетливо опустив глаза, делает рукой неопределенный жест.

Дэвид делает начинающуюся “Beyond Beautiful” чуть тише – ему кажется, что он знает о запредельной красоте немного больше, чем умудренный опытом американский рок-н-рольщик. Он подходит к кровати и подтягивает Билли к краю за простыню. Подхватывает его на руки, когда тот чуть не падает, все-таки запутавшись в белой ткани.

- Все, полный кайф! – выдыхает Билл, обхватив Дэвида за шею и болтая ногами в воздухе, - м-м-м, какой мокрый, - мурлычет он, прижимаясь к покрытой капельками воды груди. – Неси меня к окну! Хочу видеть город, который сегодня вечером будет у моих ног! – жарко шепчет он на ухо своему продюсеру.

Устроившись на подоконнике, Билл восторженно выдыхает:

- Япония! – и обнимает Дэвида. – Скажи, что все будет хорошо.
- Будет.
- Точно?
- Обязательно, - доказывая то, чего наверняка не знает никто, наконец-то стаскивает с Билла простыню, прощаясь за одно и с полотенцем, обвивавшим бедра.

Слегка влажные ладони скользят по коленям, медленно раздвигая их. Нежная кожа внутренней стороны бедер покорно принимает прикосновения.

- Хочешь испытать на прочность стекло?
- Не бойся. Я тебя удержу, - сильная ладонь не оставляет сомнений, проходясь по спине с ощутимым нажимом. 

Билл выгибается навстречу, упираясь руками в подоконник, вскрикивает от боли, которую причиняет входящий в него палец. Но подается вперед, внимая круговым движениям внутри. Напряженность мышц не желает сдаваться сразу, позволяя испить боль до дна. Скользя ногой по пояснице Дэвида, Билл приближает его к себе, смотрит прямо в глаза, словно прося не медлить, не терять время на то, чтобы смягчить естественность. Почему-то именно сейчас для него становиться очень важно, ощутить  всю остроту граней реальности. 
И Дэвид выполняет очередной каприз. Он жестко входит, удерживая руками спину и голову Билла. Даже ладонь, в которую упирается спина, ощущает крик.
Медленное движение. Медленное, не растворяющее боль, а лишь придающее ей оттенок сладости. Неважно уже, что за спиной бездна, от которой отделяет лишь хрупкое стекло. Теперь - только навстречу. Полностью. Не помня себя.
Убыстряющийся ритм дарит тепло, переходящее в жар. Намертво вцепившиеся в подоконник пальцы и мышцы рук еще не чувствуют перенапряжения. Не сейчас. Дэвид крепче прижимает к себе Билла, впивается в губы, делясь ускользающим воздухом. Яркая вспышка оргазма прочерчивает завершительный штрих под единением тел.   

10.

„Und Nichts hält dich auf,                             „Ничто тебя не удержит,
Nichts bringt dich zum stehen,                       Не заставит остановиться.
Denn du bist hier,                                          Потому что ты здесь,
um bis ans Ende zu gehen                             Чтобы идти до конца.
Kein Weg ist zu lang,                                    И все пути коротки,
Kein Weg ist zu weit,                                    Все цели близки,
Denn du glaubst an jeden Schritt,                 Когда ты веришь в каждый шаг,
weil du weißt                                                Потому что знаешь,
Irgendwann schließt sich der Kreis“               Когда-нибудь замкнется круг.“

„Das Ende vom Kreis“/”Край круга”, Silbermond

Сегодня он – только белое и черное. Знает, что, возможно, будет стоять с Томом на одной сцене в последний раз. Беспросветная чернота кое-где рваной джинсы. Но Том будет частью их музыки сегодня. Белый цвет на кончиках ногтей и светлые пряди в волосах. Том будет сторониться его. Больше черных теней на веках. Но Том не знает, что просто так он его не отпустит. Застежка серебряной цепи неслышно защелкивается, замыкаясь вокруг шеи. Билл проводит рукой по татуировке на внутренней стороне предплечья. Freicheit’89.(1) Только здесь, на сцене, в безумстве звука и эмоций, он действительно свободен.

Три часа до начала концерта:

Вибрирующий звук бас-гитары. “Die Unendlichkeit”. (2) Саундчек. Деловитая возня техников. Последние приготовления. Трезвонящие на все голоса телефоны. Мимолетные и не очень разговоры.

- Билл, пообещай мне одну вещь.
- Какую?

Том молчит, а потом с трудом выговаривает:

- Пообещай оставить наши отношения такими, какие они есть сейчас.
- У нас есть отношения? О чем ты, Том? Ты же ничего не желаешь слышать и видеть.
- Не надо так…
- А как надо?

Два часа до начала концерта:

В третий раз позвав Густава, Георг понял, что зря старается. Он прошел к ударной установке, и неожиданно высунувшись из-за большого барабана, крикнул:

- Ага, спишь тут!

Его глазам предстала интересная картина: Густав сидел перед ноутбуком, пристроенным на барабан, и что-то внимательно читал с экрана. Медленно оторвавшись от чтения, он посмотрел на Георга совершенно сумасшедшими глазами.

- Но я же просто прикололся!
- К кому ты там прикололся? – все еще улыбаясь, поинтересовался Георг.
- Сам посмотри. У меня слов не осталось, - он протянул бас-гитаристу ноутбук, на экране которого красовался какой-то любительский веб-сайт со следующим текстом:

      Название: Zu viel Liebe…(3)
      Автор: Kabarettier (4)
      Пейринг: Том/Билл, второстепенные
      Рейтинг: R
      Категория: Slash
      Жанр: Angst,
      Статус: в процессе

- Я же пошутил, а они…

Час до начала концерта:

- Знаешь, Том, я обещаю. Но с одним условием.
- С каким?
- Все останется по-прежнему, но только пока ты сам этого хочешь.

Пять минут до выхода на сцену:

- Что-то ты сегодня не в меру спокоен, - заметил Георг, глада на Билла.
- Да. Мне и самому интересно, к чему бы это.

Том оставил в покое гитару и “Give me Novocain”(5) неизменного  Greenday, и сказал:

- Зато у меня даже руки дрожат.
- Сколько выкушал вчера? – ухмыльнулся Густав.
- Мало. Слишком мало… - Том протянул руку брату, и тот удивленно коснулся его ладони. Странный блеск в глазах Тома даже не пугал, он просто ставил в тупик. Усадив .Билла рядом с собой на диван, он осторожно провел по кричащим двумя контрастными цветами ногтям. – Мне вот даже мало того, что он мой брат… - его губы нежно коснулись тонких пальцев.

Густав стыдливо опустил глаза, Георг откровенно раскрыл рот. Воображение, подготовленное интернетовскими “шедеврами”, работало на все двести процентов, и тормозить явно не собиралось.
Ситуацию спас звонок мобильного.

- Спасибо, Дэвид. Да. Я тоже, - Билл медленно положил телефон рядом с собой. Неуютно и как-то тоскливо. Почему?

Гаснет свет, скрывая людское море. Нарастающий крик. Восторг.
Но начали вовсе не с заводных песен, а с серьезной “Wir sterben niemals aus”(6). Зал оценил. Япония, здесь еще остались мысли. А во время “Wir schliessen uns ein”(7) как током дернуло: Том в первом же припеве стал подпевать Биллу. Такой же мягкий, но более хриплый голос. Все эмоции песни – умножить на два, а в конце – соло, продолжавшееся минуты две. Занесло. И сильно.
Дальше.
Странная премьера: Том жестом попросил Георга и Густава не начинать следующую песню, глубоко вдохнул и – в микрофон: “Irgendwie weiss ich genau…”(8). Подхватили. “Sex”! А как чисто, что, кажется, даже о вековой грязи, покрывающей это слово, забыли. Биллу на бэк-вокале – непривычно, но так, как будто это уже когда-то было. Спокойно и приятно дополнять любимый голос. И до самого конца. Так искренне, чтобы навсегда. “Geh” – еще не обкатанная, и поэтому вдвойне страшно – ведь уже почти правда. Он пел: “Уходи”, - а в голосе слышалось сплошное “нет”. Почти шепотом: “Geh!”. Да разве ж так прогоняют! “…Shatten…”(9), - да, без тебя только тени. Но: “Geh!” – снова как мольба остаться. А в конце он все же не выдержал и заменил последнее “уходи” тихим, но таким настоящим “…bleib!”(10).
Тишина.
В зале все замолчали. Слишком сильно. Прямо по оголенным нервам – слезами. 

Через час после концерта:

Том дошел до кровати, сел и осторожно прилег на бок. Необъяснимая усталость, даже не тела, а души, отдавалась тупой болью в каждой клеточке. Скинув кроссовки и кепку, он зарылся лицом в подушку и тут же вздрогнул от прикосновения холодной руки. Щелкнул выключатель бра. На Тома смотрели задумчивые глаза брата.

- Что ты здесь делаешь?
- Я пришел за тем, что принадлежит и мне тоже.

На левом запястье Тома с тихим щелчком сомкнулся наручник.
 

(1) – свобода
(2) – “Бесконечность”
(3) – “Слишком много любви…”
(4) – хозяин кабаре
(5) – “Поставьте мне укол новокаина”
(6) – “Мы никогда не умрем”
(7) – “Мы замыкаемся в себе”
(8) – “Откуда-то я точно знаю…”
(9) – “…тени…”
(10) –“…останься”

11.

“Be my heart and my flame,           “Стань моим сердцем и огнем,
Become my water                           Будь нужнее, чем вода,
Marry pain within.”                        Заключи боль внутри.”

“Come tonight”/”Приди сегодня”, Charon

“Du - nur du                        “Ты, и только ты,
Und ewig du - nur du           И всегда – только ты.
Und immer lauter…“          И еще громче…”

”Liebesspiel”/”Любовная игра”, Lacrimosa

Серебристая цепочка натянулась между запястьем Тома и запястьем его близнеца. Непрочная связь стали, подтверждающая другую, гораздо более крепкую и безнадежно вечную.

- Ты же обещал!
- А что я такого делаю? Так…детские шалости, - он подкинул на руке маленький ключик и бросил в сторону окна. – Что собственно тебя так напрягает? Ну, представь, что мы не просто близнецы, а близнецы сиамские… - Билл лег щекой на гладко застеленную постель, не спуская глаз с брата и чуть улыбаясь. Он подтянул руки к груди, и Том почувствовал его тепло и прикосновение еще чуть влажных после душа волос. Том бессильно уронил голову на подушку.
- Ты надо мной издеваешься, да?
- Возможно… - Билл коснулся пальцев брата, медленно переплел их со своими и потерся щекой о тыльную сторону его ладони. – Хотя, нет. Ты сам себя мучаешь.

Том отдернул руку. Резко, так что браслет наручника впился ему в кожу. Билл тихо вскрикнул от боли.

- Прости… Я не хотел…
- Вот так все и происходит: ты причиняешь боль себе, но она всегда отражается во мне. У этого зеркала очень острые края, - расстояние всего в несколько ударов сердца – и касание губ. Мягко – по щеке. – Я так тебя люблю. И ты… Как давно, Том? – невесомый поцелуй в уголок рта. – Сколько ты врешь себе? – горячим дыханием по губам. – Сколько отказываешься от счастья и крадешь его у меня?

Перекатившись на спину, Том хотел отстраниться, но вместо этого ощутил на себе вес тела близнеца.

- Давно, Билли, давно… – Том зажмурился, но этого показалось мало, и он закрыл глаза согнутой в локте рукой. – И мы не должны.
- Это не тебе решать, - наброшенный на плечи бардовый халат соскользнул с шелковым шуршанием. Даже через одежду Том почувствовал горячее прикосновение кожи. – Почему ты решаешь за двоих? – Том вздрогнул от неожиданного прикосновения губ к локтю. – Кто ты, чтобы решать, что правильно? – ласка сменилась стремительным укусом.

Вскрик. Но боль на самом деле притаилась глубоко. Билл провел ладонью по груди брата, словно чувствовал, что происходит внутри. Рука сжалась в кулак, сминая футболку, натягивая ее. Острый нож легко вспорол ткань, ледяной сталью прогладил живот, не освободив ни одной капли крови. Смакуя остроту лезвия, Билл разрезал и рукава футболки, предоставив одежде полную свободу от своего хозяина. Пристальный взгляд заставил его остановиться.

- Билли, я тебя сильнее, - голос Тома звучал хрипло, опасно.
- Нет, - протянул Билл, дразня. - Сегодня все сила – моя, - кончиками пальцев он повторил рельеф груди Тома. - Ты – мой, - ногти оставили красные полосы на животе.

Неожиданный рывок вперед – и Том прижал руки брата к кровати.

- Ну а я что говорил? – искорка насмешки в карих глазах словно провела невидимым перышком по самолюбию Тома. Непроизвольно сжались кулаки на хрупких запястьях. – Больно…

В мозгу эхом отдалось другое “больно”, незнакомым голосом, чужим акцентом.

- Томас…- взволнованный шепот.

Приземлившись на пол, звякнула пряжка ремня. Глубокая царапина – вниз, вокруг запястья. Сдавленный крик заглушила белизна простыни. Приторная сладость подчинения и восторженность слабости. Том чуть приподнял Билла за плечи, заставляя сесть, и прижал к себе. Свободная ладонь скользнула по плечу, груди, ниже… Запрокинув голову назад, Билл дотянулся до губ близнеца. Лампочка бра мигнула и, расплескав осколки по плафону, погасла. Не заметили. Поцелуй. Жадно, почти жестоко.
Когда руки приняли тяжесть двух тел, в памяти Билла ярким фейерверком сверкнуло утро. Перенапряженные мышцы… Не страшно. Верно. Пусть даже стекло…

- Дэвид…

Мгновенная боль разорвала иллюзию. Резкие движения лишили дыхания, выхватывая крики откуда-то из глубины тела. Но - ни одной попытки вырваться. Пустота и новый рывок. Ни одного мгновения жалости. Бешеный ритм – безумная гонка по спирали боли, воплощающей наслаждение. И синхронно-двойной вопль на финише.
По окровавленному запястью – еще один круг от наручника. В слабых бликах ночи, подсвеченной далекими неоновыми огнями, кровь казалась черной. Глаза встретились со своей копией, но тут же потеряли контакт. Удар развернул голову Билла в сторону. Том прижал ладонь к горящему следу пощечины:

- А вот имя нашего Про тебе лучше из головы выбросить.
- Прости, я…
- Это мне не интересно, - Том прервал объяснения поцелуем.

Билл обхватил брата рукой за шею, прижался к нему всем телом, пытаясь хотя бы так досказать свои оправдания. Из-под плотно сомкнутых век вырвались слезы. Том проследил губами каждую мокрую дорожку, от уголков глаз, по вискам. Соль невинных измен.

- Сегодня, когда ты запел, я понял, что не смогу тебя отпустить, - прошептал Билл. – Никогда не смогу.
- И ты решил добиться меня силой, - Билл почувствовал, как губы брата изогнулись в улыбке рядом с его щекой.
- Получилось вроде как наоборот…
- Тебе было очень больно? – Том сильнее сжал руки, едва слышный стон разбудил страх и что-то еще, темное, неподвластное сознанию.
- От тебя я приму все.

Раны на запястье саднили от влажных прикосновений языка Тома. Он будто желал завладеть каждой капелькой крови своего возлюбленного, сдирая покров даже с уже начавших подсыхать царапин. Багровый туман ласки, смешанной с болью, опьянял и разжигал желание с новой силой. У поцелуя привкус крови. Выпей хоть всю…
Следы наказания, излившегося удовольствием, скользко увлекли на второй круг. Тягучее ощущение наполненности. Теперь медленно. Познавая каждую частичку давно желанного тела. Встречая каждое движение жаждой следующего, младший брат неотрывно смотрел в глаза старшего. Сиреневые отблески, игра теней…

- Не закрывай глаза.

Отпущенное на волю пламя. Все глубже – в надрывные стоны. Полностью отданная душа. Вонзившиеся в спину ногти. Добровольное рабство. Украденный крик. Наркотик обладания. Добровольное рабство. Воздух – раскаленными клочками. Из прокушенной губы – жаркая влага. Волной – спазмы оргазма. Можно и умереть…

Израненная рука вытягивает в струну цепочку между блестящими браслетами. Шепот – прямо в приоткрытые губы, холодящие железным колечком:

- Даже не надейся, что я отдам тебе запасной ключ!

12.

“Open your arms                                                 “Раскрой объятия,”
And let me show you what love can be like             И позволь показать, какой бывает любовь.
It's all tears                                                          Это – слезы, 
And it will be 'til the end of your time                      И так будет всю твою жизнь.
Come closer my love                                            Подойди ближе, любовь моя.
Will you let me tear your heart apart?                    Можно я разорву твои сердце в клочки?
Now all hope is gone, so drown in this love.”           Надежды нет, так утони в этой любви.“ 

“It’s all tears”/”Это слезы”, H.I.M.

Пустой ресторан отеля напоминал плохую декорацию. Тусклые цвета, сонные звуки, даже запах кофе был какой-то ненастоящий. Только вот Дэвид сильно сомневался, что все казалось бы ему таким же, если бы напротив него не сидела Хелена, увлеченно щебечущая о новых условиях. Надоело. Каждый раз является к нему, угрожая рассказать охотникам за сенсациями о его “проказах”, как она выражается. От чего бы не получать спокойно деньги и продолжать молчать и радоваться жизни. Последние слова Хелены оторвали его от монотонного потока мыслей. Не может быть, чтобы она сказала это!

- Ты совсем с ума сошла?! – не сдержался Дэвид.
- Дэйв, детка, мне просто надоело скучно получать твои деньги за мое молчание. Мое душевное здоровье здесь ни при чем.
- Но я…
- Да, именно ты теперь будешь в роли моего, ну, скажем, вознаграждения. Тебе придется постараться, ведь ты совершенно не в моем вкусе.

Изящные пальчики с классическим французским маникюром теребили светлые локоны: в кольцо - вокруг указательного пальца, следующая прядь – вокруг мизинца, и – в свободный полет до малиновой скатерти. Симпатичное личико, розовая  помада на пухлых губках и огромные серые глаза. Внешность, изумительно подходящая для ангела.

- Хелена… зачем? За что, в конце концов? – Дэвид не мог поверить, что вот эта миниатюрная блондинка только что огласила своим хорошеньким ротиком такой изощренно страшный приговор для него.

Хелена закатила глазки с неправдоподобно длинными ресницами.

- Дейв, только без мелодрам! За что - ты знаешь. А зачем? Мне нравится, как ты страдаешь. Это так… утонченно, - она облизнула верхнюю губку. – Помнишь, как ты трогательно переживал, когда узнал о чувствах Билли к братику? Кстати, это просто пиар, или у мальчиков действительно что-то получилось? Я в принципе была уверена, что Билли своего не упустит…
- Замолчи! – рявкнул он. – Не смей вообще о них говорить!
- Да ладно тебе, - сверкнув идеально ровными зубами, что должно было изображать очаровательную улыбку, она добавила. – Если все же это правда, устрой им нормальную фотосессию, весь этот жуткий фотошоп…
- Хелена, хватит, - Дэвид умоляюще посмотрел на нее, прекрасно понимая, что именно такого взгляда она и добивалась.
- Так и быть, милостиво исчезаю. Ты ничего не хочешь сказать мне на прощание? Я ведь прилетела только поговорить с тобой.

“Могла бы и позвонить”, - подумал Дэвид. Но нет. Тогда бы все было неэффектно, неярко. А Хелена любила только самое лучшее. Не любила, конечно. Такие как она любить не могут, не дано. Зато море таланта разрушать.
Дэвид тяжело поднялся из-за стола. Каждое движение казалось невыносимо трудным, происходившим слишком медленно. Он опустился на колени перед Хеленой.

- Хелена, я прошу тебя стать моей женой.

Плотоядная ухмылка и блеск победы в глазах. Небрежно бросив салфетку, она обхватила подбородок Дэвида пальчиками, и сказала:

- Как романтично! Замечательное начало. За это даю тебе время до января. Пока делай, что хочешь. И чем скандальнее, тем лучше, - она чуть коснулась его губ, оставляя перламутрово-розовый след. – Развлекайся, дорогой, и не надейся, что я отвечу “нет”.

    Подхватив сумочку, больше годившуюся в кошельки, она гордо прошествовала к выходу. Стук ее шпилек и обрывки фраз, брошенных кому-то из обслуги, показались Дэвиду грохотом, с которым рушился его мир. С трудом заставив себя сесть на место, он уставился невидящим взглядом в окно. Сколько еще ему придется платить за то, что в восемнадцать лет он напился до чертиков и переспал со случайной девчонкой? И если бы платить только деньгами…

15.

“However you look at it you loose…”, Tiamat    "С какой стороны ни посмотри - ты проиграл..."

Strangelove                                   "Странная любовь,
Strange highs and strange lows        Странные взлеты и падения,
Strangelove                                    Странная любовь,
That’s how my love goes                  Но я ею живу.
Strangelove                                    Странная любовь.
Will you give it to me                       Подаришь ли ты ее мне,
Will you take the pain                      Примешь ли боль,
I will give to you                             Которую я буду причинять тебе
Again and again                              Снова и снова?
Will you return it?                            И вернешь ли ты ее мне?

“Strange love”/ "Странная любовь", Depeche Mode

Полутьма, разбавленная красными бумажными фонариками и приглушенными лучами софитов, навевала неуловимо таинственное настроение. Дэвид с удивлением понял, что, расположившись вот здесь, за столиком, стоявшим чуть сбоку от небольшой сцены, он вдруг успокоился. Утренний разговор казался далеким ночным кошмаром, суматоха подготовки к сегодняшнему выступлению закономерно закончилась, хотя и оставила какой-то непонятный осадок. Особенно просьба Билла о менее ярком освещении, чем обычно. Сначала Дэвид рассудительно решил, что просто ревнует. Но потом постепенно обнаружил, что беспокойство перехлестывает собственнические порывы. Он не знал Тома настолько, чтобы доверять ему безоговорочно. Чем может обернуться присущая ему жесткость, подогретая терпкой щекотливостью только что оформившихся отношений? Почему после первой же ночи требуется колоссальная работа гримера и неяркое освещение?! Первые аккорды “Monsun o koete” отвлекли Дэвида, заставляя профессионально оценивать звук – хорош, осталось наконец увидеть, чего удалось добиться Наташе на поприще маскировки ран любви.
Рассеянные голубоватые лучи выхватили из негустой дымки насыщенный синий цвет футболки, черные сетчатые перчатки на руках, широченный шипастый напульсник на правом запястье и непривычно гладкие волосы, скрывавшие почти половину лица. Более тонкая, чем обычно подводка сделала и без того миндалевидные глаза еще более восточными. Перламутр на губах переливался крупными, редкими блестками.
Дэвид не видел, на какой основе визажистке пришлось возводить этот шедевр эстетического искусства, но все же немного успокоился, не усмотрев никаких серьезных повреждений.
Но не только изменения во внешности привлекали внимание. Голос. Пока слова японского текста маскировали интонации, Дэвиду удавалось обманывать себя, что ему кажется. Но “In die Nacht”(1) выдала более глубокие ноты, прочувствованные до самого дна. Недавно во время очередного перелета Дэвид прочитал роман какой-то новомодной писательницы: вампиры, оборотни и прочая чушь. Он тогда отметил только одну интересную особенность вампиров этого ужастика – они умели гипнотизировать голосом. Там сравнивалось такое воздействие, как прикосновение шелка к обнаженной коже, доводящее до полубессознательного состояния. Но вот это был не шелк. Это был бархат – обманчиво мягкий и мстящий за слишком резкие движения неожиданными шероховатостями. Дэвид еще никогда не слышал, чтобы Бил пел так.

Первый же десятиминутный перерыв потребовался всего через шесть песен. Дэвид поспешил за сцену, немного раздраженно думая: “Волчонок, спать-то ночью хоть немного надо! Хотя бы перед концертами…”.
Дэвид предусмотрительно постучался в дверь гримерной.

- Открыто!

Почти с самого порога он был сражен торнадо под названием По Уши Влюбленный Билл. И Дэвид почувствовал, что было так тщательно скрыто под блеском. Кровь, смешанная с неуместно вишневым вкусом.

- Билли, потом не втирай журналистам, что до сих пор ищешь единственную и неповторимую девушку. После выступления вот в таком виде, - Дэвид снял с губы блестку, - это уже точно не пройдет. Слушай, я всего лишь раз не проконтролировал, и вы с Наташей во все тяжкие пустились! А с волосами-то что?
- Тебе не нравится?
- Этого я не говорил.

Дэвид убрал со щеки Билла волосы и увидел небольшую ссадину и синяк, скрыть которые не смогли даже тональный крем и пудра.

- Нет, ну я, конечно, все понимаю, но…
- Я просто назвал его твоим именем, - он опустил глаза.
- Волчонок… - Дэвид снова обнял его, ощутив тяжелый вздох. Он медленно провел ладонью по гладко уложенным волосам, в распрямленном виде достававшим почти до середины спины. – Ты сегодня так поешь…не знаю…это невероятно. Кстати, а где остальные черти?
- Курить пошли, - Билл немного отстранился и посмотрел Дэвид в глаза. – Ты сегодня какой-то грустный. Что-то случилось?
- Да ничего вроде, - соврал Дэвид. – Тебя, наверное, заслушался.
- Спасибо. Просто я снова чувствую, что Том полностью со мной. Так было лет до четырнадцати, пока он не начал от меня отдаляться, - подойдя к зеркалу, он присел на край столика. – Дэвид, что-то сегодня с тобой все-таки не так. Ты ревнуешь? – Билл протянул ему руку.

Неожиданное тепло обычно холодных рук волчонка каким-то странным образом снова сообщило Дэвиду, что ревности он не испытывает. Только ритм сердца неумолимо подстегивал близость разлуки. Он просто не мог представить себе, как объяснить волчонку, что в январе ему придется жениться. И еще ему почему-то казалось, что именно вот этого “придется” волчонку знать не надо.
Дэвид коснулся щеки Билла, и когда тот закрыл глаза и потерся об его руку, забыл о том, что нужно дышать. Как? Как он сможет без него?
Нежность губ. Нежность, которой отмерено так мало. Скользя руками под синюю ткань, Дэвид чувствовал, как тело волчонка откликается на каждое его прикосновение. “Как сильно я тебе нужен, волчонок?” – думал он. – “Ты никогда не говорил, что любишь меня. Так  кто же я для тебя?”

Звук открывшейся двери заставил их разорвать поцелуй.
На пороге стоял Том.

- Почему? – он бессильно взмахнул руками. – Билл, ну почему тебе всегда мало? Почему тебе нужно все?! – уже кричал он.

Свет погас. Словно не выдержал натиска негативных эмоций.

- Черт! – с чувством произнес Дэвид, тут же забыв про неудобство и пикантность своего положения, и начал судорожно набирать номер директора клуба. Выслушивая обещания подключить автономный электрогенератор и опасения о его небольшой мощности, он почувствовал, как Билл встал со стола, и, судя по недолгим звукам борьбы, безошибочно нашел брата в темноте. Слов, которыми волчонку удалось успокоить Тома, он не слышал из-за громогласного баса директора. И очень об этом жалел.
Осветив фонариком мобильного два обнявшихся силуэта, и Георга с Густавом, нерешительно топтавшихся в дверях, Дэвид скомандовал:

- Том и Георг хватайте акустические гитары и на сцену. Электричество подключат только часа через два. Генератор слабый, хватит только на микрофоны, остальное – как в каменном веке. Поздравляю, это ваше первое выступление unplugged!
   
Дэвид понимал, что это жестоко и, может, конечно, не стоило, но выяснять отношения не хотел. И не потому что боялся, просто не видел в этом смысла. Совсем скоро Том сможет радоваться, ни с кем ему не придется Билла делить. А Дэвид снова станет просто продюсером группы. Просто деловые отношения. И все. Найти бы еще силы с этим смириться.

Сцена.
Все освещение выключили, экономя напряжение для усилителей. Свечи – на столиках, на краю сцены и вокруг ударной установки – несмело, но верно смягчили гул толпы. Дэвид поймал себя на мысли, что не хочет слышать голос Билла. Не может. К мягкой жестокости благородного бархата прибавилась надрывность отчаяния. Эти порой слишком резко взятые ноты не резали слух, они идеально гармонировали с музыкой, но слишком сильно касались сердца.
То, что примирения достичь не удалось, было еще лучше видно по Тому. Он играл с таким остервенением, что было непонятно, как выдерживала гитара. Наблюдая за борьбой пальцев и струн, Дэвид почему-то вспомнил, как впервые изменили ему. Он тогда вот так же остервенело замкнулся в себе и играл. Играл на улице, целый день, безразлично наблюдая, как прохожие бросают ему мелочь. И никому его музыка не нужна была, так же как и боль. “Радуйся, Томми, ты страдаешь не просто так. Ты превращаешь свою боль в искусство”.
После “Wir sterben niemals aus”(2) Том пел “Ich liebe dich”(3), с особой злостью произнося фразу “Ausgerechnet mir muss das passieren!”(4) Билл опускал голову, пряча лицо в волосах, и его “Liebe dich” в припеве было почти криком. “Н-да, вот и поговорили”, - подумал Дэвид. – “А кроме нас троих никто ничего и не понял. Для всех это просто классно исполненная песня.”

После концерта Билл догнал Дэвида в коридоре и молча пошел рядом.

- Почему один?
- Том куда-то сбежал. Даже говорить со мной не захотел.
- Мешаю я вам, - тихо произнес Дэвид, едва удержавшись от того, чтобы не добавить “но это ненадолго”.
  - Нет. Ты Тому мешаешь, но не мне.
- Какая разница? Ведь поругались вы из-за меня. Нам с тобой придется…
- Расстаться?! – в голосе Билла звенела паника. Он остановился.
- Быть более осторожными.

Но Билл его словно не слышал.

- Ты поэтому на меня сегодня так смотришь, Дэвид, да? Ты хочешь прекратить наши отношения?
- Нет. Я ни о чем таком даже не думал. И как я на тебя смотрю? По-моему как всегда. Влюбленно, - Дэвид с трудом выдавил из себя улыбку, надеясь, что она выглядит не слишком фальшиво.
- Да. И еще так, как будто видишь меня в последний раз.
- Волчонок, тебе кажется.
- Ничего мне не кажется, - пробормотал Билл и пошел за Дэвидом.

(1) – В ночи
(2) – Мы никогда не умрем
(3) – Я люблю тебя
(4) – И надо же было со мной такому случиться!

Отредактировано Karma (2008-04-29 22:21:41)

17.

“I can’t feel my senses                       
I just feel the cold                               
All colors seem to fade away             
I can’t reach my soul”                       

“Я ничего не чувствую,”
Кроме холода.
Поблекли все цвета.
И я не могу найти свою душу“.

“Frozen”/ “Замерзший”, Within temptation

Медленно шагая по длинному коридору отеля, Билл пытался придумать, как объяснить Тому свои чувства к Дэвиду. Да еще объяснить так, чтобы Том перестал к нему ревновать. Задача была не из легких, потому что он сам не понимал до конца, что чувствует.
Шаг. “Дэвид, почему я не могу без тебя?“. Еще шаг. “Почему мне страшно даже думать, что я когда-нибудь не смогу коснуться твоих губ?”. Рука медленно скользит по гладко оштукатуренной стене. “Кто из двоих нужен мне больше?” Снова шаг. “Томми, неужели ты заставишь меня выбирать?”. Шаг. “Дэвид, почему мне кажется, что я не смогу тебя отпустить?” Шаг и – номер 485. “Почему, Дэвид?”.
Дверь оказалась незапертой. Билл вошел, но брата нигде не было видно.

- Том, ты в ванной?

Тихо. Только открытый ноутбук на кровати показывает плавные движения фиолетовой спирали. Билл подошел к кровати, несколько удивившись присутствию компьютера – недавно забросив игры, Том особого интереса к технике не проявлял. Отключив движением шарика мышки заставку, Билл увидел белое поле текстового редактора. Буквы складывались в слова. А слова крошились, бились на осколки, впиваясь острыми краями прямо в сердце.

- Нет!

Он резко поднялся с кровати. Открытая дверь. Стена. Столкновение с полом. Даже не больно. Все – как в мягкой вате. Крик. Нет воздуха. Руки. Чьи-то руки. Тепло. Дэвид.

Белый потолок не желал подсказывать, в каком номере ему довелось проснуться. Билл раздраженно подумал, что надо бы заканчивать с этими истинно цыганскими скитаниями и обосноваться в одном номере с Томом. Том…
Он сел на кровати. Тусклый луч, пробивавшийся в щель неплотно задернутых штор, не позволял рассмотреть почти ничего. Только все равно было понятно, что комната слишком большая для отеля. Напротив кровати, в большом кресле, спал Дэвид.

- Дэвид, - тихо позвал Билл.

Через мгновение на него смотрели светлые глаза, казавшиеся серыми в полумраке. Дэвид подошел к кровати и сел на край.

- Почему ты не спишь, волчонок? Этот врач со своим снотворным… Я думал, ты не меньше недели проспишь, - он попытался улыбнуться, но получилось плохо.
- Врач? Это же не больница?
- Нет. Из отеля пришлось уехать. В аэропорту Том то ли специально, то ли случайно дал интервью. Доблестные слуги прессы расстарались вовсю. Вокруг отеля такая толпа собралась, что пришлось оттуда сбежать. Общественный порядок, никуда не денешься. Надо же сколько фанатов Tokio Hotel в Токио! А Густав и Георг полетели за Томом, хотят поговорить с ним лично. Они почему-то считают, что виноваты…

Глаза Билла наполнились слезами, одна пролилась медленной каплей по щеке.

- Не плачь, - Дэвид обнял его, - Это все равно ничего не изменит.
- А зачем врач? Что со мной?
- У тебя была истерика. Ты так кричал… Я никак не мог тебя успокоить.
- Ничего не помню. Совсем.
- Так, наверное, даже лучше. Ложись, еще рано.
- Иди ко мне. Холодно.

Позже.

- Ты замерзнешь. Что за блажь стоять на балконе в мороз и снег?
- Все равно не чувствую, - Билл опустил глаза и увидел, что вино в бокале покрылось тонкой корочкой льда. Как долго он здесь простоял? Неужели с того самого момента, когда, проснувшись один, обнаружил только что начавшийся первый снег и воспоминание о том, что вчера брат уехал.
- Волчонок…
- Хорошо, - Билл опустил голову и вошел в комнату.

Не снимая пальто, он упал в кресло и замер. Бокал приземлился на ковер и расстался с полузамерзшим содержимым.

- Быстро в душ, воду погорячее. Я жду тебя на кухне, попытаемся спасти твое горло.

Все лекарства, включая горячее молоко, были покорно выпиты. Но заледеневшая статуя не растаяла. Билл сидел перед камином, завернувшись в одеяло, и смотрел в одну точку. Все равно.
Дэвид присел на ручку кресла  и убрал прядь волос со лба Билла.

- Закрой глаза.

И он послушно опустил веки. Только брови чуть сдвинулись, выдавая напряжение. Дикий, но прирученный зверь, привыкший к тому, что приказы дрессировщика превыше всего, просто потому что он сильнее.
Мягкое касание пальцев и губ. Твердые мозоли – участившиеся свидания с гитарой – как мираж. И легкий стон. Боль или радость обмана? И вот он уже впился зубами в тонкую кожу между большим и указательным пальцем. За боль – только болью. Звериный закон. Но в бесконечной дрессировке жизни нет места равенству. Даже неловко приземлившись на шкуру перед креслом, Билл не открыл глаза. Удар не был сильным – скорее намек, чем настоящая сила – но его было достаточно, чтобы вызвать опасное удовольствие насилия.
Бескомпромиссный звук разрываемой ткани, и льняная ткань рубашки уже не скрывает беззащитности кожи. И снова нежность ладоней и пальцев, необходимо разбавленная бывшими укусами струн.
И падая спиной на мех обязательно – забыть. Хотя бы на несколько часов раствориться в страсти. Как гарантия - поцелуй, в котором больше жестокости зубов, чем нежности. Еле слышное “да” и влажные узоры губами по внутренней стороне бедра.
Но вдруг Билл резко подтягивает колени к груди, прячет в них лицо. Внутри так холодно… Кажется, что этот холод разъедает душу, чтобы вырваться наружу криками, способными убить. И он сжимается в клубок, обхватывая себя руками и впиваясь ногтями в кожу.
Отбросив в сторону халат, Дэвид собирает в пригоршню черные волосы и резко дергает на себя. Громкий вопль. Пружина холодной напряженности разворачивается, и Билл уже чувствует, как Дэвид прижимается к нему всем телом. Чувствует его тепло и дрожит. Слишком резкий контраст. Он отточенным лезвием режет желание, оставляя только потребность убежать, спрятаться. Полностью замкнуться в себе. Сам он не сможет справиться с собой, и слова полухрипом срываются с губ:

- Дэвид, убей мой холод.

И меч раскаленной боли выполняет просьбу. Без жалости, без намека на осторожность. Только так. Так, чтобы умереть и родиться заново. Жесткий ритм, восхождение по ступеням боли к катарсису освобождения. А теперь медленнее, не позволяя скорости затмить драгоценную грубость, не разрешая нежности пробудить страдания сердца. Еще раз внутрь, и еще один крик. Еще… Глубже… Дэвид падает назад, увлекая за собой податливое тело. Он сильно сжимает член Билла, заставляя его выгнуться назад так сильно, что кончики черных волос касаются его груди. Чувствуя на ладони поток горячего удовольствия, Дэвид тоже кончает, не в силах противостоять судорожным спазмам восторга, в котором заходится тело, обхватывающее его член.

Резкий разворот головы влево, разлет черных волос и словно пойманная в них улыбка Дэвида.  Щелчок фотокамеры. Снято. Темно-красный бархат обивки кресла, бледное плечо, голубые глаза Дэвида с затаенной искрой удовлетворенности и задумчивый взгляд Билла. Снято. Жемчужные простыни, рассыпанный по ним полночный шелк волос, в котором тонут ладони Дэвида, а голова Билла запрокинута назад, и чуть приоткрыты губы в немом стоне. Снято. Билл на коленях, на разноцветных спутанных проводах, смотрит снизу вверх на Дэвида, протягивающему ему микрофон. Снято. Поцелуй. Снято.

Билл положил фотографии на стол веером, словно не находя в себе сил  прикрыть хотя бы одно изображение полностью.

- Дэвид, ты знаешь, что ты гений?
- Ты назовешь меня так, если у нас все получится, волчонок, - Дэвид обнял сразу поникшего Билла за плечи. – Нет, нет, даже не думай о неудаче.

Спрятав лицо на груди Дэвида, Билл тихо проговорил:

- Даже если не получится, даже если это не вернет Тома, это все равно останется самой волшебной фотосессией в моей жизни.

Он поднял голову и коснулся губами губ Дэвида. Кольцо сжавших его крепких рук как всегда придало уверенности, и Билл проник языком в рот Дэвида, жадно исследуя, задевая шариком пирсинга, дразня. Открывшаяся дверь заставила их разорвать поцелуй. На пороге комнаты стоял Том.

- Извините… - он уже хотел уйти, но Билл остановил его.
- Заходи, здесь ты никогда никому не помешаешь, - он откинулся назад, доверяя рукам Дэвида, и потянулся. – Ты видел новый номер “Stars”?
- Да, я хотел сказать…спасибо, - Том опустил глаза, смотреть на то, как по красной футболке Дэвида скользят черные кружева рубашки брата, было невыносимо. – Спасибо еще раз.
- За что ты меня благодаришь, за правду? – Билл сделал шаг навстречу брату, лишь краем глаза глянув на руку Дэвида, которая обвилась вокруг его талии.
- Наверное… И еще за то, что теперь я смогу снова делать то, что мне нравится больше всего. Я снова смогу играть и слышать, как твой голос повторяет мелодию моих струн, - Том опять отвел глаза.

Билл протянул руки брату.

- Иди сюда.

Они обнялись. А Дэвид стоял за спиной Билла, все так же полуобнимая его одной рукой. За спиной. Как ангел хранитель.