Кошек не любит только тот, кто еще не встретил свою кошку©
Глава 1
Окно пластиковое, чистое, прозрачное, не пропускающее звуки. Если прикоснуться ладонью – стекло холодное, как лед, да и немудрено, ноябрь на улицах уже гулял вовсю, надев сероватый плащ и вязаный шарф.… Осень деликатно стучится в квартиру черной хрупкой веткой, на которой еще держатся коричневатые не опавшие листья, но на улицах Берлина слишком холодно, чтобы открывать и приглашать ее в дом. Чтобы вошла, не разуваясь, пачкая ковры грязью из луж, уселась в кресло и внимательно смотрела карими, вроде бы участливыми, но такими тоскливыми глазами, в которых танцует листопад? Нет уж, увольте.
Томас Каулитц патологически не переносил осень.
Свет в квартире погашен и царит уютный полумрак с выпуклостями абажуров, спинки дивана, журнального столика и какого-то хлама на нем в виде порванных клочков бумаги, каких-то фотографий.
Том стоит, облокотившись на подоконник и наблюдает за прохожими. Нет, он не находит в этом какой-то извращенной романтики, мол, «люди такие маленькие и глупые как муравьи, или сам придумай как кто», он не думает о тщетности всего сущего и даже не помышляет о том, чтобы сигануть с окна двенадцатого этажа дорогой новостройки. По большому счету, он ни о чем не думает и смотрит в одну точку, что страшно его угнетает. Он развлекает себя простым математическим подсчетом – сколько людей в длинных плащах пройдет мимо? сколько раз пролает собака? сколько сигарет он выкуривает в час? – но и это не приносит удовольствия, хотя, дает хоть какой-то смысл этому ежевечернему стоянию у окна. Внутри как-то пусто и неприятно, будто в застарелом кувшине – вроде бы и вода высохла, а осадок остался, прилип к стенкам души и не отмывается.
Том глубоко затягивается сигаретой и пускает дым на стекло, которое тут же покрывается влажной пленкой. Пальцем мизинца он начинает рисовать, пытаясь копировать движения песочной анимации. Получается плохо, и он нервно стирает правой ладонью набросок из женского лица и кудряшек. Тыльной стороной левой смахивает некстати выступившую слезу. Ему кажется, что пустота заполняет его изнутри, подбирается к горлу, и он почти захлебывается в ней в отсутствии чего-либо. От глупости этих мыслей еще хуже. Он размашисто выводит четыре буквы, подчеркивает и отворачивается, быстро отходит от окна, не оглядываясь назад. Том хватает со стола пыльную бутылку какой-то жутко дорогой дряни и делает два больших глотка. Пустота отступает, сьеживается куда-то вниз, в солнечное сплетение, и прячется где-то в закоулках души. До следующего раза.
Том все-таки включает свет, щелкнув по ночнику, и садится в кресло, под светло-оранжевый кружок искусственного света и берет со стола альбом. Обложка гладкая, из коричневой кожи, и матово блестит в свете лампы. Пальцы бережно касаются уголка и переворачивают первую страницу.
Фотографии аккуратно расфасованы по страничкам, и от них веет таким безоговорочным счастьем, что каждый раз Тома словно ударяет под дых, когда он открывает альбом, который весь как клубок из сплетенных улыбок и радости, наверное, поэтому сейчас распутывать его немного больно.
Вот он и Мэл незадолго до помолвки - он еще помнит тот день – катаются на американских горках, и у него искаженное в испуге лицо, а Мэлани задорно смеется, отпуская поручень.
Глупое фото – только что поругались, а родители заставили фотографироваться. Они нарочно отвернулись друг от друга и не касались даже одеждой. Она умела ругаться из-за пустяков. Тогда они не разговаривали неделю из-за невкусного кофе. Она не умела мириться первой. Поэтому они ссорились так часто.
А вот они на свадьбе…точнее, на том, во что они ее превратили: у Тома в зубах белая роза из букета, и они лихо отплясывают танго. Это выглядит настолько забавно, что Том даже улыбается, рассматривая вытянувшиеся физиономии родственников, попавших в кадр. Глаза Мэл на фото смеющиеся, радостные, словно с лучиками, блестят также ярко, как и кольцо на ее пальце.
А вот его любимая фотография.
FLASHBACK
- Дурочка! Он же тебя не съест. Всего один снимок! Всего один! – кричал Том, пытаясь поймать Мэлани между деревьями. Им было всего по 20, ветки больно хлесталипо лицу, почему-то она всегда оказывалась быстрее.
- Шел бы ты лесом, Том! Я ненавижу фотографироваться, я плохо получаюсь! – длинные медовые кудри цеплялись за ветки, путались в них.
- Ну, пожалуйста!
- Тебе не на что дрочить вечерами, Том? При живой жене?– девушка указала на себя пальцем и рассмеялась. – Ты маньяк, муж. Ты предпочитаешь бумажки оригиналу?
- Ты не понимаешь. Я хочу запомнить этот день, это мгновение, это место… - Том восхищенно обвел взглядом ярко-зеленую поляну с редкими кустиками.
- Охохо…Тебя опять тянет на нездоровую романтику, Том. Обними меня лучше. Кстати, тут удобная трава, не находишь? - шептала она ему на ухо, обвивая шею мягкими руками.
Том терся щекой о ее ладонь, пахнущую медом и детским кремом и повалил ее на землю. Она смешно брыкалась, а в волосах мелькал блик от вспышки.
Такой она и осталась – и на фото, и в его памяти – смешливой, упрямой, вечно кричащей, но такой любимой. Ее рот на фото полуоткрыт, и Том помнил, как она тогда ругалась, его словарный запас пополнился на пару десятков слов…
Том захлопывает альбом, борясь с подступившими слезами, и трет кулаками глаза. От боли его практически тошнит и хочется порвать фотографии, напоминающие о счастливом прошлом. В котором он, Мэл, планы на будущее, которым не суждено осуществиться из-за глупого слова в четырнадцать букв: «автокатастрофа». Грузовик очень некстати выехал за угол собственных забот и врезался в их жизнь, разрушив ее на кусочки. Мэл не вернулась домой, она больше никогда не вернется домой, она больше никогда не хлопнет дверью и не швырнет в угол туфли, она никогда больше не уснет рядом с ним.… Так трудно поверить в это «больше не»… Том честно пытается смириться, забыть, но у него слабо получается. Наверное, со смертью Мэл пошло что-то не так, не так, как планировалось… Ему двадцать два, а он вечерами пересматривает старый альбом, временами напивается до беспамятства и автоматически ходит на работу, не замечая ничего вокруг. Наверное, все должно быть как-то не так. Но Том не может забыть, просто не может, или просто не хочет, поэтому и засыпает в обнимку с альбомом на сырой со вчерашней ночи подушке.
На окне шестибуквенное «Мэлани» стекает каплями вниз и постепенно расплывается на холодном стекле.
Отредактировано Панацея (2011-01-04 22:15:00)
»©Cardinal
