Ох, по-моему, название фика всё разъясняет)
И, честно, на твой вопрос я не могу точно ответить)

Честно признаться, это начало было написано полгода назад, и тогда в моей голове был какой-то план. За полгода ухитрился измениться почти кардинально. Но близок, да.
Пожалуй, вступление нужно покорректировать. Когда решу с концовкой, тогда и займусь им.

- Беви, - тихо произнёс он, наклоняясь к ней. Она спала, положив голову ему на колени. Он со смехом думал, что они зря купили два места в купе — им бы хватило одного. Весь прошлый вечер и эту ночь они провели, сидя у окна этого поезда, и так же заснули.
С верхней полки послышался шорох, ворчание, и тут же с полки свесились босые ноги. Обладатель их подрыгал ими, смачно зевнул, и на полу, в проходе между двумя рядами кроватей, оказался молодой паренёк лет восемнадцати. Что-то буркнул себе под нос, робко поправляя рукав смятой сероватой футболки, спросил что-то на польском языке, обращаясь, видимо, к Томасу. Второй их сосед по купе ещё спал.
Томас растеряно поднял голову, взглянул прямо в заспанные карие глаза мальчишки и отозвался на английском, что не понимает и не знает польского языка. Мальчишка как-то разочарованно поджал губы, повел плечами, неуверенно покосился на Беренис, смущённо улыбнулся, и на очень плохом и неточном английском произнёс:
- Доброе утро. Вы не знаете, до Гданьска далеко?
Томас улыбнулся.
- Понятия не имею, - пытаясь подобрать наиболее понятные и простые выражения, произнёс он, - Но, если поезд не опаздывает, мы должны прибыть через час.
Мальчишка тряхнул волосами, обдумывая и переводя ответ. Задумчиво пожевал губами, топчась в проёме. Томас мысленно улыбался, наблюдая за ним и машинально перебирая локоны Беренис. Парнишка был молоденьким, неимоверно худым, каким-то взъерошенным, заспанным. У паренька был крупноватый нос, большие, широко распахнутые глаза и тонковатые губы, кудрявые волосы были растрёпаны и находились в крайнем беспорядке.
- Вы тоже впервые едете? - тихо произнёс он, смотря на лицо спящей Беренис.
- Впервые, - подтвердил Томас. Этот мальчишка его занимал. Лет так десять назад он был, наверное, очень похож на него.
Мальчишка ещё робко помял в руках край футболки.
- А я домой с другом еду. Вы знаете, это хорошо — возвращаться домой. У вас медовый месяц, да?
Вопрос был, откровенно сказать, бестактным, но в устах этого мальчишки ничто таким не казалось. Это было сказано из чистого здорового любопытства. Он грустно улыбнулся, взглянул на Беренис.
- Да, медовый месяц, - тихо произнёс он.
- Красивая, - улыбнулся мальчишка, встрепенувшись и вдруг торопливо вскакивая.
Томас едва заметно кивнул. Мальчишка потянулся, доставая ванные принадлежности, ещё раз смущённо улыбнулся, покосившись на них и выскользнул в шумный уже коридор.
Не успел он скрыться за дверью, как на второй полке оживились. Точно так же послышался шорох, точно так же свесились босые ноги, точно так же зевнули и, подумав, спрыгнули в проход. Этот парнишка был явно менее робким, его взгляд даже можно иногда назвать дерзким, у него была привычка усмехаться чему-то своему, и он говорил на куда более сносном английском.
- Доброе утро. Вы не знаете, до Гданьска далеко?
Томас усмехнулся.
- Понятия не имею, - всё теми же выражениями произнёс он. Паренёк кивнул и, не распространяясь больше, выскользнул в шумный коридор.
Наконец-то больше никого не было здесь. Томас молча прислушивался к мерному ходу поезда, к голосам из коридора, к её дыханию.
- Беви, - ласково произнёс он, касаясь рукой её щеки, - Беви, мы подъезжаем.
Ресницы дрогнули, она тихонько потёрлась щекой о грубую ткань его джинс, улыбнулась чему-то.
- Сколько?
- Около часа, - тихо произнёс он.
Она приподнялась, потирая глаза и рассеянно улыбаясь. Он улыбнулся, смотря на неё.
- Ты спал? - тревожно спросила она, не смотря на него и выискивая туфли под койкой. Он отрицательно мотнул головой.
- Немного.
Она взглянула на него, нахмурилась.
- Плохо.
Она помолчала немного, смотря в окно, потом неожиданно оживилась, перевела взгляд на него.
- Будешь чай?
Он улыбнулся, выполз в проход между кроватями, переминулся с ноги на ногу, разминая затёкшие за ночь ноги, застегнул рубашку. Она потянулась за чашками, выискивая глазами пакетики с чаем.
Они ехали в поезде, и Томасу всё казалось странным. Он так давно не ездил в поездах в самом обыкновенном средней руки купе, с самыми обыкновенными соседями-студентами, с чаем в пакетиках и чашках, одолженных у проводницы за неимением своих. Было неудобно, не особо комфортно и дуло по ногам, дуло ещё у окна даже, когда его плотно закрывали, на полу лежал самый разобыкновенный старенький коврик и купе размерами никак не отличалось.
Она поднялась с чашками в руке, стало ощутимо тесно в проёме для двоих.
- Дай сюда чашки, - нарочито ворчливо произнёс он, забирая чашки из её рук, - Я принесу.
Она пожала плечами. Даже привычка возражать ему куда-то пропала, лишь невыносимо клонило в сон.
Мимо проплывали деревья, за которыми где-то там, выше, угадывалось пасмурное грязно-белое небо, разорванное, растерзанное небо.
Она в жизни не было в Польше. Кинрой часто рассказывал о ней, часто говорил, что хотел бы туда уехать.
И уехал.
Беренис молча смотрела в окно, думая о том, что, наверное, мы все возвращаемся к тому, от чего мы шли. Единицам удаётся по-настоящему где-то зацепиться. Что-то всё равно будет тянуть назад.
Это чувство оседлости есть лишь, наверное, у кочевников.
Она никогда не спрашивала его, хотел бы он вернуться в Германию, в свой Франкфурт-на-Майне. Он вообще мало говорил о Германии, и в его речи чувствовался некоторый американский акцент, но незначительный.
Ей тогда было странно, что Кинрой не предупредил её об отъезде. Он промолчал.
Лишь в то утро она не нашла его на работе, а потом встретила в кафе. Он извинился как-то торопливо и предложил выпить кофе. Первой его фразой, когда они сели за столик было:
- Я уезжаю в Гданьск, Беви.
- Надолго? - предполагая под этим командировку, спросила она, улыбаясь.
Он взглянул на неё странным, испытующим взглядом, его лицо с резкими чертами лица немного побледнело, он слабо улыбнулся ей, отпивая кофе и переводя взгляд на улицу.
- Я уволился.
Он позвонил ей месяц назад и сказал, что Эва выходит замуж.
С Эвой они были знакомы. Когда-то она приезжала вместе с пани Дант и Кэсседи. Год назад, кажется. Или около того.
Эва была миловидной, худенькой, миниатюрной девушкой и грустными отчего-то глазами и располагающей улыбкой. Она увлекалась древнегреческой историей, училась на переводчика и любила очень читать. Натура, взрощенная в любви, заботе и мечтаниях, не приспособленная к живой жизни ни на йоту и всё ещё живущая больше в мечтах, нежели в реальной жизни.
Может, потому они и подружились тогда. Беренис были любопытны взгляды Эвы на историю, а Эва была в восторге от книг, которые были у Беви на квартире.
Беренис была приглашённой. После некоторого раздумья и молчания Кинрой сказал, что, в принципе, не против и Томаса.
Напряжённость в его голосе чувствовалась. И смертельная тоска тоже. Она не узнавала в этом голосе Кинроя.
Том вернулся спустя минуты три, ногой осторожно открыл купе, протиснулся внутрь, поставил кружки на стол и закрыл за собой дверь. Их соседей-студентов ещё не было.
Он сел на койку напротив, улыбнулся, протягивая ей обжигающе горячую кружку.
Она улыбнулась, ставя её на столик и прислушиваясь к мерному стуку колёс. Она так давно ездила в поездах.
Его глаза улыбались ей, его руки ласково касались её рук. Он. Улыбался.
А сердце гулко билось в грудной клетке, сердце трепыхало и замирало, сердце жило, и эта жизнь, эта сила разливалась по всему телу.
Он пересел к ней на койку и откинулся назад, с шумом отпивая из кружки заваренный кофе. Она заметила, что он никогда не пил чай, а всегда - лишь кофе.
Он сощурился, переводя взгляд на неё. Она тихо улыбнулась, оборачиваясь к нему и беря в руки горячую чашку. Откинулась так же, как и он, и осторожно положила голову на его плечо.
Уголки его губ дрогнули, он молча смотрел за окно и машинально пил кофе.
За дверью кто-то суетился, бегал, разговаривал, ссорился и смеялся. Их соседей всё ещё не было, было тихо и спокойно.
Стало неспокойно, когда дверца в купе с грохотом распахнулась и, словно два вихря, в купе оказались эти студенты, с увлечением болтавшие на польском языке о чём-то явно очень важном. Один из них уже был в джинсах и рубашке, небрежно накинутой поверх футболки.
Оба они говорили очень громко, суетились, толкали друг друга и в общем-то особого внимания на Беренис с Томасом не обращали. Беренис, подтянув к подбородку ноги, сидела в углу, рядом сидел Томас, апатично рассматривая горе-попутчиков.
Они о чём-то спорили, переходя на высокие ноты и то и дело мотаясь то на полки, то спускаясь вниз. Спешно собирались и мельком с недоумением поглядывали на Томаса и Беренис.
А им всё было странно, что всё так торопятся. Неизменно торопятся, спешат, волнуются. Отчего бы не ссориться, не мельтешить перед глазами, отчего бы молча не забиться на свои койки и молчать.
Именно сейчас, когда им стала так необходима тишина, её у них отбирали. Они молча смотрели в окно и пили чай и кофе.
Поезд приехал с опозданием. Беренис с любопытством выглянула в окошко, явно кого-то выискивая взглядом, Том молча стоял у выхода в купе, ожидая, когда выйдут уже всt пассажиры, толкающиеся в коридоре.
- Здесь красивый перрон, - улыбнулась она, поворачиваясь к нему. Он улыбнулся ей, молча соглашаясь.
Ему думалось, что вот сейчас он и встретит этого Кинроя. Опять.
Ему вспомнились те старые фотографии, сделанные им полгода назад.
Она, оживлённая, радостная, с нежной улыбкой на лице, передёрнула плечами и подошла к нему, выглядывая в коридор. Перегнулась, держась за дверь вытянутой рукой. Он улыбнулся, приобнимая её одной рукой.
- Упадёшь же, - ласково произнёс он, когда она выпрямилась. Какой-то проходящий мимо задел плечом дверь, и она медленно захлопнулась.
- Не упаду, - упрямо поджала она губы, смотря на него.
Её глаза снова оказались совершенно рядом, её улыбка касалась его губ, её руки коснулись его плеч, и он широко улыбнулся, опуская взгляд, а затем снова его резко поднимая.

Отредактировано Тиа (2010-06-15 14:37:19)

Всю неделю они едва видели друг друга. У него обнаружились срочные дела, откладываемые почти весь месяц «на потом», она пропадала у Эвы и Кинроя и часто возвращалась в номер позже него. Смертельно усталый, он в который раз открывал номер, думая о том, что это недоразумение какое-то. Он распахнул дверь, методично осмотрел комнату, в какой-то уже бессильной надежде увидеть её. Её, конечно же, не было. Он сердито со всей силы захлопнул дверь и остановился посреди комнаты.
Теперь к её отдыху примешалась её вездесущая работа. И теперь они с Кинроем что-то вечно обсуждали, обдумывали, примеряли. Кинрой уже давно с ней не работал, но работал в местном филиале её фирмы и общие дела у них с ним были.
Она приходила невесть когда, бледная, уставшая, с какой-то виноватой улыбкой. Он, готовивший весь вечер гневную речь и каждый день намеревавшийся зачинить грандиозный скандал по поводу её такого поведения, взглянув на неё, забывал всё, что хотел сказать. Он поднимался с кровати, подходил к ней и ободряюще улыбался.
Он мысленно проговаривал всё по поводу её образа жизни, когда она уходила от него в семь, а приходила к нему в первом часу ночи. Иногда, когда он знал, где она, он приезжал к ней и забирал оттуда. Но всё чаще это было сделать невозможно. Она уговаривала его ждать в номере и поспать. Уснуть и выспаться, наконец, за этот отпуск. Он отмахивался и говорил, что успеется.
Он позвонил ей, и она сказала, что приедет чуть позже обычного, что её довезут и что он должен спать. Он отключил телефон и тихо выругался.
Если она так жаждет, то пусть делает, что ей заблагорассудится.
Он наспех принял душ, заказал ужин, приказал не тревожить и лёг в кровать, надеясь уснуть и просто не заметить её прихода. Пусть она тоже придёт в номер, где нет никого. Пусть.
Он был зол. Зол на её какие-то тайны, на неё саму, на всю эту глупую ситуацию.
И провалился в сон, тяжёлый и без сновидений.
Его разбудил шорох открываемой двери. На ковре показалась яркая полоска света. Он зажмурился от яркого света и заслонился рукой, откидывая одеяло.
В проёме стояла она, смотря на него уставшими глазами. Он тряхнул головой и шагнул к ней, закрывая дверь.
Она застыла в его объятьях. Неизменно, когда бы она ни пришла, он был здесь. Сколько бы она не провела времени с Эвой, у которой, как выяснилось, в подготовке к свадьбе и конь не валялся, сколько бы она не обсуждала работу с Кинроем — всякий раз она думала о нём.
Первые дни он забирал её, где бы она не находилась, но его лицо было настолько уставшим, его голос становился хриплым к вечеру, глаза начали вваливаться, что она решила, что лучше бы он её не ждал совсем. Пришёл бы в их номер и уснул.
В холодильнике она каждый раз оставляла ему еду, приготовленную ещё с утра. Она за это время научилась худо-бедно, но готовить.
Но ни разу он не съел этого. Ей казалось, что он вообще в холодильник не заглядывал. Что было правдой.
Но лучше не становилось. И теперь, стоя перед ним, она ощущала свою вину в том, что он не высыпается, что он волнуется за неё, что его взгляд так тревожен, как бы он ни пытался это скрыть за строгим и даже резким тоном.
Было бы меньше потрачено нервов, если бы он с ней не ездил.
Но ей стало не по себе, что он уедет. Что его не станет рядом.
За этот отпуск, проведённый с ним изо дня в день рядом, ей становилось страшно при одной только мысли, что в один день он просто уедет в Свой Сан-Франциско.
Их взгляды пересеклись. И он снова забыл все те слова, что так хотел ей сказать.
Завтра должна была быть свадьба.
- Ты опять ничего не ел. - поджала она губы, - за дверью ужин уже давным-давно остыл, Том.
Она отвела взгляд, отошла на шаг и вдруг скрылась за дверью. Вкатила тележку, включила свет, отчего Том закрыл глаза, не вынося этого яркого электрического света. Когда открыл глаза, машинально взгляну на часы. Час.
Он усмехнулся.
Она скрылась на кухне.
- Мне казалось, что хотя бы сегодня ты не придёшь ночью и мы поужинаем впервые по-нормальному, - крикнул он в сторону кухни. Оттуда послышался недовольный грохот кастрюлями. Она опять сделает вид, что ничего не слышала.
Он устало оглядел то, что было на передвижном столике и зевнул, подкатывая его к двум креслам.
- Как твоя работа? - улыбнулась она, появляясь в комнате.
Он махнул рукой, выражая, что, мол, сойдёт и так.
- Давно пришёл? - пыталась настроить разговор Беренис, наблюдая за его морщинкой, лёгшей между бровей. Он был сердит и недоволен. Его взгляд был мрачнее обычного, а губы то и дело подрагивали. Но голос был ровным и каким всегда.
- В восемь, - тихо произнёс он, отпивая уже полностью остывший кофе и морщась.
Разговор не клеился.
Она поставила на столик бутерброды и присела в кресло напротив.
Взяла в руки чашку с зелёным чаем и отпила, смотря за окно.
- Я понимаю тебя, Том, - тихо произнесла она.
- Неужели? - саркастически произнёс он, взглянув на неё.
Она сморщилась, побледнела от его взгляда.
- Но так всё складывается. Видно, наши ритмы жизни несколько не совпадают.
Он едва не подавился бутербродом, поднимая на неё взгляд. Что-то опасное, яростное проступило на его лице. Он медленно отложил бутерброд, откидываясь назад и смотря на неё.
- Не в этом дело, Беви, - медленно произнёс он, подбирая каждое слово, - Дело абсолютно в другом. Я понимаю, что ты давно с ними не виделась, я понимаю, что работа для тебя — это вся твоя жизнь, я, чёрт возьми, понимаю, что ты, может быть, думаешь, что я без тебя тут сплю и, может даже - высыпаюсь.
Он резко поднялся. Напряжённый, собранный, с плотно сжатыми губами. Она застыла в кресле, смотря на него широко распахнутыми глазами.
Он в два шага оказался около распахнутого окна. Остановился, что-то обдумывая. Затем резко обернулся, сверкая тёмными глазами.
- Но не смей говорить, что у нас разные ритмы, - резко произнёс он, - У всех они одни и те же. Ты загоняешь себя невесть куда в угоду окружающим. Ты не спишь, ты почти не ешь, ты работаешь, кому-то помогаешь, что-то объясняешь. Ты растворяешься в чужих жизнях, не имея толком своей. И ты говоришь, что у нас разные ритмы, Беви?
Она вскочила, кусая губы, побледневшая, с невольно сжатыми руками. Он говорил резко, отрывисто, смотря ей прямо в лицо. Говорил то, о чём она сама давно думала.
- Взгляни на собственную жизнь, - беспощадно продолжал он, смотря на её побледневшее лицо, - Она тебе действительно так нравится? Ты впадаешь в почти забытье при каждом нашем посещении театра, ты пропадаешь невесть где и невесть с кем. Ты, чёрт возьми, заметила, что на стене появилась картина? Или ты не успеваешь взглянуть на стену собственного номера? Ты знаешь, что за эту неделю три раза звонила твоя мама, потому что просто не дозвонилась до слишком занятой дочери? Или ты уже всё забыла со своей работой, Беви? Потому, что даже тогда, когда ты приходишь ко мне ночью, ты думаешь о работе. Потому, что даже ночью ты не засыпаешь, Беренис.
Она бледнела с каждым произнесённым им словом, а он всё не унимался и говорил, говорил ей такие вещи, от которых у неё кружилась голова. Её будто ударили, вышибли из колеи вытряхнули из привычного мира, где Томас никогда в жизни не говорил таких вещей. А он, сверкая тёмными глазами, шагая по комнате, продолжал говорить. И его голос, низкий, глубокий, заполнял всё вокруг, гремел.
Она зажмурилась, закрыла уши руками и села обратно в кресло.
- Перестань — прошетала она.
И он резко замолчал, остановился, развернулся и подошёл к ней, присел перед ней, взял её руки в свои, смотря на её побледневшее лицо. Она взглянула на его лицо, избегая его глаз.
- Ты живёшь не своей жизнью, Беренис, - тихо произнёс он, - Твоя жизнь — это скрипка, это сцена, это картины, книги, это радость, Беренис. И ты сейчас счастлива? Полностью, безотказно счастлива, Беренис?
- Том...
Её бледное лицо дрогнуло, голос прервался, и она вдруг расплакалась, закрывая лицо руками.
Эти его слова больно ударили по её сознанию, подпаляя её выстроенный так трудно мир. Огонь занялся, разжигаясь всё сильнее, уничтожая что-то мятежное, нестойкой, хрупкое, разрушая, поглощая. Разрастался, охватывая весь этот хрупкий шар, находящийся в вечном поиске равновесия.
Она знала, что он был во всём прав, и это ещё сильнее распаляло жаркие огонь. Мир, охваченный огнём, стонал, бился, пытался избежать страшной участи.
Её тело содрогнулось в его руках. Он, будто очнувшись, подскочил, опрокинув столик. Обнял её и крепко прижал к себе. Все слова, столь долго копившиеся в нём, вдруг нашедшие выход в эту ночь, отскакивали от стен, множились, наталкивались друг на друга и гремели в комнате набатом. Его лицо побледнело и он мысленно проклял себя за столь резко сказанные слова.
- Девочка моя...
Она вздрагивала в его объятиях, наблюдая, как рушится её старый мир, пропадая в огне, исчезая в нём навсегда. Слова метались в её сознании, гремели, повторялись и уничтожали её погибающий мир.
А потом всё поглотил странный, чёрный сон, где она всё ещё слышала отголоски его слов и где-то там, далеко слышала, как с треском рухнул её прежний мир, подмяв под себя всё её прежнее равнодушие.

Отредактировано Тиа (2010-06-15 15:05:20)

Лин, я рада, что тебе это так понравилось. Но что ты имеешь в виду под "Ты, безусловно, очень хорошо меня знаешь"?
Спасибо. Я ждала твоего отзыва.

Томас отложил книгу, бросая взгляд в сторону иллюминатора, где сплошной белой пеленой тянулись бесконечные облака. Где-то внизу был континент. Они подлетали к Сан-Францсико.
Голова гудела. Он не выносил перелёты, испытывая какой-то странный, почти животный страх от этой невыносимой высоты. Это было сильнее его, как он ни пытался это завуалировать. Каждый этот перелёт стоил ему ещё одной крупной нервотрёпки, к которой теперь вдруг примешалась странная тоска и ощущение незаконченности. Что-то он сделал, что-то не сказал, не понял, не успел или не захотел. Что-то его тревожило с того момента, как они расстались в аэропорту Варшавы.
Он не очень точно помнил свадьбу. Хотя, казалось бы, его память редко упускала какие-либо детали.
Свадьбу праздновали в достаточно узком круге, где были лишь Эва, её жених Чеслав, скромный, довольно-таки тихий и улыбчивый молодой человек, пани Дант, Кинрой и пара подруг Эвы с мужьями. Ну, и он с Беренис.
Свадьба проходила как все, с тамадой, роль которого на себя взял снова слишком живой Кинрой, часто переигрывавший и сбивавшийся, с танцами и тортом. Как везде.
Танцевали много, в основном танцы живые и так распространённые в Европе. Медленных было мало. Беренис танцевала с Томасом и изредка — с Кинроем. Тогда Томас, разговаривая с пани Дант молча следил за ней, разговаривавшую с Кинроем. Он мог поклясться, что о работе.
Букет бросали тоже. Беренис отчего-то не разделила оживления, оставшись на своём месте у края стола рядом с ним. Эва неловко бросила букет, странно изогнувшись, отчего бросок вышел абсолютно неточным. И букет вдруг упал в проход между ей и Томасом. Беренис опустила взгляд и вдруг рассмеялась, взглянув на него.
- Как думаешь, этому верить можно?
И эта фраза не выходила у него из головы всё оставшееся время.
В аэропорту его встречал Билл, сияющий, радостный, с блестящими глазами, порывистыми движениями и непривычно дрожащим голосом. Томас, тут же заметив неясное поведение брата и тут же насторожился. Слишком уж счастливым был Вильгельм в сравнении с потерянным Томасом, которому всё казалось, что в его жизни теперь чего-то катастрофически не хватает, недостаёт, не хватает какого-то определённого кусочка.
За все те две недели Вильгельм звонил пару раз, тонко интересуясь, как проходит это «европейское путешествие». К удивлению Томаса, звонил Билл, как выяснилось, Беренис чаще, чем ему.
- Наконец ты приехал, - тепло улыбнулся Видльгельм, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, когда Томас наконец-то уложит чемоданы в машину и усядется на водительское место.
- Как и планировалось, - спокойно произнёс Томас, устраиваясь на водительском сидении и щурясь от солнечного света.
Привычный шумный Сан-Франциско.
- По делам? - уточнил Томас тут же, коротко взглянув на брата. Билл просиял, будто ожидая этого вопроса.
- По делам, - произнёс он радостно, порывисто проводя рукой по спутанным волосам и срывая солнечные очки. Как прежде.
Томасу почему-то вспомнилось, как они впервые встретились тогда, на улице Чикаго. Томас уже был студентом, Вильгельм только-только закончил музыкальную школу. Томас бы не объяснил, ради чего остановился, увидев на другой стороне улицы брата. То ли прежнее чувство возродилось вновь к брату, то ли ещё что в нём вдруг заговорило.
Тогда Билл обернулся и так же сорвал очки. Так резко срывает он очки лишь тогда, когда сильно встревожен, сильно рад или что-то вон выходящее из привычного размеренного темпа жизни.
- Ну, и замечательно, - равнодушно бросил Томас, выезжая на автостраду, - Надолго?
- Думаю, да. Ты представляешь, у нас с Клаудией будет ребёнок, - не вытерпел Билл, понимая, что Томас не расположен к расспросам. Но сказать уж очень хотелось, - Ты только представь! - засветился он, улыбаясь. Томас побледнел и улыбнулся, медленно переводя взгляд на брата. Они стояли на перекрёстке.
Всё встало на свои места.
- Когда?
- Через семь месяцев. Мы уже решили назвать её Леа, если будет девочка, или Томасом — если мальчик. Ты не против?
- Нет, конечно, - дрогнувшим голосом произнёс он, хмурясь, - Она тоже здесь?
- Да, в Нью-Йорке ей душно. И мы переехали в пригород Сан-Франциско. Знаешь, там очаровательно!
Билл говорил неимоверно много и неимоверно быстро. Так, что Томас едва успевал улавливать смысл сказанных слов. Он то и дело хмурился, мрачнел и молчал. То вдруг его лицо светлело, он улыбался неизвестно чему и нежно смотрел куда-то вперёд, не слушая брата. Внутри происходила какая-то особая, обособленная от всего остального работа.
- Так ты меня слушаешь? - тараторил Вильгельм, - Представляешь, она уговорила меня. Мы переезжаем сюда уже точно. Нью-Йорк мне надоел, а здесь в пригородах чудно! Вот и бы и тебе туда перебраться.
Томас просиял, улыбнулся чему-то, взглянул на брата.
- Я так и сделаю. Позже, возможно, - произнёс он, еле удерживая дрожь в голосе.
Всё вставало на свои места.
Вспомнился Майк и тот первый день, что они вместе с Беренис провозились с малышом там, в пригороде Берна. Он вспомнил все её взгляды, все её слова, все его чувства и недоумевал, отчего тогда не решился ничего сказать.
То, что давно уже не оставляло его, не давало ему покоя. То, отчего он вскакивал каждую ночь, что её не было рядом. То, отчего он не мог уснуть, не мог проснуться без мысли о ней.
Наваждение, наваждение, наваждение...
Одержимость...
Это страшно, это было ужасно страшно, парализующе страшно. Он бился в этих чувствах, силясь окончательно их понять, силясь выпутаться, вырваться на свободу.
И путался ещё вернее, смотрел по сторонам и видел её.
Беренис. И Майк. Как бы они назвали их сына?
Одержимость...
Мимо плыли шумные улицы Сан-Франциско, превращаясь в сплошную бесконечную пёструю черту.
Он сжал руками руль, невидящим взглядом смотря на дорогу.
- Так как вы съездили? Как её семья? - через минут пять молчания произнёс Вильгельм.
- Ничего, - неохотно произнёс Томас, морщась. - Они очень радушно встретили нас. И она их очень любит.
- Ещё бы.
Разговор сорвался. Томас не слышал Вильгельма, а парню надоело биться о непроницаемую оболочку брата.
Там что-то было. В Берне или Варшаве. Где-то там, наверное.
- Как Беренис?
- Хорошо.
- Уехала в Вадуц?
Томас молча кивнул. Не хотел он сейчас разговаривать. Не хотел.
Билл нахохлился, бросил взгляд на брата, поджал губы и отвернулся к окну.
Там что-то было, было...
- Говори адрес вашего дома, - после некоторого молчания произнёс Томас, вглядываясь в улицу и щурясь от яркого света, - Заодно посоветуешь, какой дом лучше посмотреть для меня.
Билл обернулся, улыбнулся и быстро назвал адрес, доставая телефон, собираясь предупредить Клаудию о их приезде...

Что ж, я рада, что мои герои вызывают какие-то чувства и отклики, тем более похожести. Значит, моя героиня хоть в чём-то претендует если не на типичность, то на реалистичность.

Ох, да я не в этом смысле) Я вообще всегда жду)
А это ничего, бывает. Я тоже в выходные уеду на месяц или больше.

За Билла все рады) Он сам за себя больше всех рад)
Следующая будет уже последняя в этой части. Нам ещё две части впереди предстоит пережить)
Спасибо, Лин)

До финала ещё далеко. Всего подразумевается 4 части, мы прошли две) Ещё столько же, если не больше по объёму.

Ну что, поскольку завтра и послезавтра у меня два выпускных, а в субботу я уезжаю, то выкладываю сегодня окончание второй части. И на сём успокоюсь. Третья и четвёртые части для меня психологически куда более сложны и, собственно, отдых некоторый мне будет всё равно нужен. Благодарна всем, кто читал.