Рассматривая окружающее изнутри, избирательно, выборочно, кусочно.
Отрывками, фрагментами, нечёткими снимками, где лица смазаны, взгляды искажены и кажется всё неточным, неправильным.
Страшным, вульгарным, неверным, совершенно разбитым и сбившимся с нужного пути.
Водоворот забытых иллюзий, где ещё как-то выживает реальность, разрозненная, разбросанная, искромсанная.
Разбирать по крупицам, по молекулам, рассматривать, перебирать, сортировать и каждый раз запоминать то, что потом покажется совершенно ненужным.
Память — это чердак, который каждый заставляет по собственному усмотрению. Кажется, так говорил Шерлок Холмс*.
Чердак зачастую заставляют чем попало «про запас». На случай, который никогда не сможет предвидится.
Вырастать из самого себя, оглядываться назад, не отпускать это прошлое и ощущать, как оно втягивает тебя всё сильнее, овладевает тобой, поглощает, расщепляет.
Будущего нет. Нет настоящего.
Есть одно красочное прошлое.
Есть прошлое, заключённое в фотокарточки, истёртые и поблёкшие от времени, в видеоленты, выученные до миллисекунды.
Есть прошлые слова, прошлые поступки, музыка, письма.
Мёртвые. Все мёртвые.
И будто призрак — скрипка, немым сторожем лежащая у изголовья. Не отпускающее, волнующее, разрывающее.
Эта тоска увеличивалась, раздрабливалась, множилась, отражалась, разрасталась с пугающей её быстротой.
Эта страшная, незнакомая тоска, появившаяся вместе с ним, с Томасом.
Его голос, казалось, преследовавший, его глаза, встававшие перед ней, стоило ей закрыть глаза.
Это имя, которое ей чудилось повсюду.
Одержимость.
Эта эйфория, слишком знакомая и тем самым столь желанная и пугающая.
После неё обычно внутри становится лишь пусто, совершенно, поглощающе пусто. Но когда он был рядом,  то более уже ничего не волновало её. Исчезала тоска, исчезал страх, внутри что-то расцветало, распускалось, тянулось к свету и теплу. Ей всегда безумно хотелось улыбаться, когда он был рядом. Ей хотелось жить, когда он был рядом. Знать, что он только рядом, где-то существует, живёт. Она его всегда так ждёт. Только его.
Она осторожно потёрлась щекой о его обнажённую грудь и снова закрыла глаза.
Сон не шёл. Был седьмой час утра, было прохладно и хорошо.
Неудобно. Та же ночь, что и вчера. Он пришёл едва все легли. Спокойный, молчаливый, с сверкающими в полутьме карими глазами и нежной улыбкой. Его, только его улыбкой, не относящейся ни к кому.
Она знала, эта улыбка относится только к ней. Теперь, сейчас, в это мгновение.
Он так же сидел в кресле, она — на его коленях, молча смотря за окно. Он рассказывал ей что-то, даже тихо напевал хриплым, низким голосом что-то на испанском языке, перебирал волосы и тоже смотрел в окно. Она не понимала слов, она не знала испанского, но его тембр, эти эмоции, сквозившие в его голосе, заставляли её трепетать в его руках.
Он не был выдающимся певцом, но пел не голосом - пел чем-то более глубоким, пел чувством.
Эти ночи, это чёрное небо, бархатом обволакивающее их, эти яркие звёзды и живая луна, распятая в небе полусвятым нимбом.
Этот свет более не был мертвенным. Он был теперь живым.
Идти по лунному свету, словно Иешуа Га-Ноцри и Понтий Пилат**. Только молчать. Смотреть друг на друга  и молчать. Не нарушать тишину, эту благоговейную, прекрасную тишину.
Аромат его кожи, его руки, сцепленные на её плече, спокойное размеренное дыхание и биение сердца. Рядом с ней, в ней.
Сколько им лет? Ведь это так неважно...
Есть ли у любви возраст? Дата рождения и дата смерти? Именины?
Дымкой развевающиеся последние вздохи ночи, мерцание угасающих звёзд.
Угасать — это страшно. Быть вне жизни, быть за бортом, тянуться к ней и не находить ответного.
Это ей знакомо. Слишком знакомо. Мечтать о несбыточном.
Она вздрогнула, когда вдруг телефон ожил. Она приподнялась, недоумённо смотря на дисплей.
Она оглянулась на Томаса. Тот забавно сморщил нос, расцепляя руки. Ресницы дрогнули.
Мираж испарился.
Она быстро приняла вызов. Быстро соскочила с его колен, подбегая к окну. Дальше, дальше от него. Только бы его не разбудить.
- Не разбудил?
Хриплый прокуренный голос. Беренис тепло улыбнулась.
  - Сменил номер? - ласково произнесла она, оборачиваясь. Томас раскрыл один глаз, взглянув на неё. Тут же закрыл, притворившись спящим.
И всё же он разный. Слишком разный.
- Поверь, телефон сам сбежал от меня! - усмехнулся собеседник. Послышался тихий свист. На том конце затянулись сигаретой.
Единственным человеком, который мог без зазрения совести позвонить Беренис в любое время дня и ночи, был лишь Маттео Зогрельд, австрийский художник, временно нашедший приют в Швейцарии.
- Слышал, ты в городе, - продолжил Маттео, снова затягиваясь, - Надолго?
- На пару дней, - неопределённо ответила Беренис, пристально смотря на Томаса. Тот упрямо не открывал глаза, но уже шальная улыбка теплилась в  уголках его губ.
Отвернулся к ней спиной, делая вид, что спит.
Притворщик.
Она фыркнула и отвернулась к окну.
- Дома? Есть планы посетить город?
Беренис сморщилась. Планов как таковых не было.
- Есть предложения?
- Был бы спрос, - усмехнулся Маттео, - моя выставка открывается завтра. Думаю, мне не стоит говорить, что мне бы хотелось видеть тебя там?
- Как верного покупателя?
- Как верного друга. Кто ещё мне скажет, что я великий художник?
Эта улыбка, сквозящая в прокуренном голосе.
Она скучала по этому непостоянному, ветреному художнику с пронзительной манерой письма, с особым видением, с особым миром и взглядом на жизнь. Она скучала по его резковатым порой высказываниям, по его язвительным замечаниям, прокуренному голосу и тем картинам. По той комнатке в Берне, где в полном беспорядке лежали картины, накрытые тканью, где на столе ворохом лежали его очерки.
Он смеялся тогда и говорил, что из него бы вышел достаточно посредственный журналист.
Врал.
С ним было удобно. Всегда. Его мир странным образом походил на мир Беренис. Тот мир, в котором она себя хотела видеть.
И Маттео с радостью принимал её в свой мир.
Она помнила, как они впервые встретились. Помнится, тогда после концерта Генрика, гитариста, с которым она училась на одном курсе когда-то, они собрались в гримёрке. Всего лишь пара его друзей. И среди них был и Маттео, с которым её тут же познакомили.
Маттео тогда в шутку сказал, что когда-нибудь напишет портрет Беренис. И теперь, периодически напоминал о своём намерении.
Так всё начиналось. Лет пять назад.
Вытащить человека из трясины последней надежды.
Маттео, закончивший когда-то языковую школу, свободно разъяснялся на четырёх языках, разбирался в литературе и, естественно, в  живописи. Любил выпить и никогда особо не сдерживался в своих жёстких высказываниях, любил рассуждать о древнегреческой архитектуре и скульптуре, о средневековых картинах, о эпохе Возрождения.
Говорить то, что он не думал, Маттео просто-запросто не умел.
Жил он где попало, снимая студии и проводя свободную, ни от чего не зависящую жизнь.
Эта была его не первая выставка, устраиваемая им. Маттео обладал странной способностью обзаводиться нужными знакомыми и вовремя поднимать связи.
Чего начисто была лишена Беренис. Мнимая, никчёмная гордость, которая ей самой перекрывала кислород и которую она сама ощущала, мешала просить помощи или совета.
Переносить внутри. Двигатель внутреннего сгорания.
Последний год Маттео жил в Берне, потом подумывал заехать ненадолго в Вадуц. Снова.
- Думаю, в этом недостатка у тебя нет, - улыбнулась она, - Мы приедем.
- Мы? - на секунду будто опешил Маттео, - Ричард сказал, что он очень занят...
Беренис поджала губы.
- Ах, да, понял, знаю, - вдруг торопливо произнёс Маттео, снова затягиваясь и выпуская дым, - читал о вас. Так Он с тобой?
Беренис как-то даже растерялась от такой осведомлённости Маттео. Закусила губы, кивнула, потом спохватилась.
- Да. Так ты не против?
- Нет, - неторопливо выдохнул Маттео, словно смакуя слово, - Слышал, он является недурным ценителем картин. Познакомишь?
- Безусловно.
Беренис улыбнулась. Напряжение спало.
По сути, Маттео было всё равно, с кем приедет Беренис. Хоть с папой Римским. Главное, чтобы приехала сама. И желательно, чтобы её никто не отвлекал.
Пожалуй, папа Римский был бы желательнее, нежели Томас.
Он любил слушать её подробную критику его произведений. Ему нравилось, что она всегда раскладывала его картину на маленькие кусочки, разделяя и будто сортируя, а потом вдруг создавая её словесно снова, будто из пепла.
Он любил её слушать.
Когда он два года назад жил в Вадуце, они часто выезжали на выходные в близлежащий театр. Он, она. Потом был ещё Кинрой.
- Ты будешь у Кинроя? - спросил он вдруг быстро. Она улыбнулась.
- Буду. Мы выезжаем через несколько дней.
На другом конце провода снова затянулись.
- Ну, значит, с вами буду.
Вопроса не было. Была констатация факта. Беренис улыбнулась, не видя в этом ничего, что бы не могло понравиться ей или Томасу.
- Значит, договорились, - помолчав, произнёс Маттео, - Завтра в двенадцать где обычно.

Она отключила телефон, мельком взглянув на Томаса. Улыбнулась уголками губ.
Какой-то неизмеримой теплотой повеяло от его фигуры, от его рук, плеч, лица.
Он вздохнула полной грудью. Пожалуй, нет ничего лучше жить так всегда, видеть его перед собой, понимать его, изучать его, любить его.
Она бесшумно подошла к креслу, неловко забралась снова на его колени и приблизила лицо к его лицу.
Ресницы предательски дрогнули, он глубоко вздохнул.
Она улыбнулась, осторожно касаясь губами уголка его губ.
- Я знаю, ты не спишь. Не притворяйся, - тихо произнесла она. Уголки губ дрогнули, он вздохнул резче, руки обняли её.
- Хотя бы один день они могут оставить тебя в покое? Я хочу побыть с тобой, только с тобой.
Его глаза сверкнули совсем близко. Он пристально взглянул на неё.
Так можно прожить вечно. Видеть её глаза совсем близко.
- Это не по работе, - тихо произнесла она. Ему очень хотелось съязвить по этому поводу, но он отчего-то передумал.
- Кто?
- Маттео. Помнишь, картину у меня? Маттео Зогрельд.
Он слишком хорошо помнил эту картину тем туманным зимним утром.
Он выжидательно взглянул на неё. Она  провела рукой по его спутанным волосам, оглядела лицо.
Ничего лучше нельзя выдумать. Ещё две недели рядом. Потом он уедет, совсем уедет, в свой Сан-Франциско.
- Он приглашал нас на свою выставку, - улыбнулась она.
- Нас?
Она закусила губу.
- Конечно. Не могу же я тебя оставить здесь.
- Вдвоём?
- Думаю, нас подвезёт Ричард.
Он мотнул головой и нахмурился.
- Лучше поедем на электричке. Пройдёмся пешком, ты мне покажешь многое, - тихо произнёс он. Она тихо рассмеялась, выпрямляясь и вставая на ноги.
- Это можно сделать и сегодня. До завтрака ещё три часа, мой милый. Оставим записку и уйдём. Здесь чудесно!
Она обернулась и ясным взглядом посмотрела на его лицо.
Его глаза заблестели, он улыбнулся, повёл плечами, выпрямляясь в кресле.
Он скучал по ней такой. Странноватой, с безумным огнём в глазах, идеями, которые бы не пришли к нему в голову.
Он подчас совершенно не понимал ход её мышления. Это оставалось всегда для него загадочным, неуловимым, неопознанным. Для него она была непредсказуема как сама судьба, столкнувшая их так странно.
Она прошла к окну, распахивая его шире и опираясь руками о подоконник. Воспоминания из детства.
Когда-то у них был похожий домик в Цюрихе. С рекой.
Он поднялся, машинально накидывая на плечи рубашку. Подошёл к окну и остановился рядом с ней.
- Когда мы жили в Германии, у нас был домик под Франуфртом-на-Майне. Мне мама говорила. Я не помню.
Она медленно повернула голову в его сторону. Его знакомые, мягкие черты лица, чётко прорисованный профиль и пристальный взгляд, устремлённый, казалось, куда-то за горизонт.
- Думаю, помнишь, - мягко улыбнулась она, - мы всё помним, но в большинстве — на подсознании. Мы просто забываем, многое забываем, что хотели бы помнить.
- Или то, что хотели бы забыть.
Он был напряжён, отчего-то замкнут в одном себе.
Эта нервотрёпка, этот бешеный темп жизни мегаполиса не отпускали его.
Ей хотелось видеть его смеющиеся глаза, ощущать, что ему безумно хорошо, слышать его голос.
Внутри что-то отступало, исчезало, сглаживалось.
- Так ты поедешь завтра на выставку?
- А ты?
Она взглянула на него. Молча, пристально, вопросительно.
Он коротко взглянул на неё и поспешил снова отвести глаза непонятно отчего.
- Конечно, поеду.
В саду пели птицы. Дул лёгкий ветер с реки, которой он ещё не видел, молчали люди, которых он не знал, лились звуки, которых он не помнил и не понимал.
Ещё одна ночь в этом мире.
Её рука сжала его пальцы, она кротко улыбнулась, смотря на него лучистыми прекрасными глазами.
И ему думалось, что это и называется счастьем.

*Шерлок Холмс. Известный герой детективов Конан Дойля.Изречение взято из сцены "знакомства" Шерлока с доктором Ватсоном("Этюд в багровых тонах")
** Иешуа Га-Ноцри(Иисус Христос) - основоположник христианской религии. Надеюсь, Иисус Христос в представлении не нуждается)
Понтий Пилат. Прокуратор(по некоторым источникам - перфект) Иудеи, город Ершалаим в начале первого века нашей эры. Данное сравнение взято из произведения "Мастер и Маргарита" М.Булгакова.

Отредактировано Тиа (2010-05-29 18:13:10)

Разве сложно? Впрочем, ладно, ничего.
Спасибо.

Она перегнулась через перегородку, положила на стол записку, написанную ровным, угловатым почерком, поставила на неё стакан и развернулась к нему. Он стоял около двери, облокотившись о стену и внимательно разглядывая Беренис.  Она улыбнулась, подходя к нему и передёргивая плечами.
Было тепло, тихо и замечательно. Где-то на другом конце улицы переговаривались две девушки, на заборе растянулась кошка, греясь на солнце. Несмотря на более чем неудобное место, она устроилась, казалось, с большим для себя комфортом и ухитрялась получать от этого невероятное удовольствие. Зажмурив глаза, она застыла на заборе странным рыжим пятном. И отчего-то это так бросилось в глаза Беренис, что она даже удивилась этому.
У неё никогда не было домашних животных. Никогда.
Томас перекинул через плечо пляжную сумку, одолженную у Сьюзен ещё вчера, приобнял девушку, и они медленно направились в сторону реки.
Молчали, слушая эту странную, непривычную им обоим тишину. Томас почти с удивлением смотрел на вдруг закончившуюся улицу, перешедшую в узенькую тропинку куда-то вниз, где за небольшим полем угадывалась река.
Пахнуло чем-то незнакомым и тем, что ожидалось. Он улыбнулся самому себе, смотря на эту синюю-синюю полоску вдали. Всё казалось ему уже совершенно великолепным. И она рядом, и этот пригород, и эта река вдали. Он улыбался и крепче прижимал её к себе. Она с неменьшим интересом наблюдала за окружающим. Сама она здесь была всего во второй раз, и тогда, полтора года назад, здесь было всё совершенно иное. Холодное, немое, странное, мёртвое.
Сейчас и этот ручеёк вдоль тропинки, терявшийся где-то в траве, и эта высокая трава, и это яркое утреннее солнце — всё казалось ей неподдельно замечательным и таким, каким было нужно.
Та самая кошка вдруг увязалась за ними, гордо шагая чуть позади. Беренис обернулась, замечая её и тихо засмеялась. Том остановился, обернулся и рассмеялся, дожидаясь, пока кошка их не догонит. Кошка подбежала к ним и ласково потёрлась спиной о ноги Беренис. Они одновременно присели, по инерции стремясь взять животное на руки. Томас улыбнулся, поднял на Беренис взгляд и убрал руки, снова поднимаясь.
- Ну, что, милая, не спишь? - ласково произнесла Беренис, заглядывая в глаза кошки, которая довольно мурлыкнула в ответ. У кошки оказались удивительные изумрудные глаза. Беренис погладила по лбу кошку и взяла на руки. Та довольно сощурилась, устраиваясь на её руках поудобнее и, казалось, улыбаясь.
- Тебе идут кошки, - улыбнулся Томас, идя рядом. Она взглянула на него, улыбнулась.
- Тебе идут маленькие мальчики.
Он заметно вздрогнул, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он улыбнулся, поворачиваясь к ней.
- Почему ты никогда не заводила домашних животных?
Она взглянула на него, осторожно поглаживая кошку по спине.
- Отчего ты не завёл детей?
Он помрачнел. Этот вопрос был, как ни странно, ожидаем. Она далеко не всегда отвечала прямо, предпочитая задавать ответные вопросы, которые всегда его либо забавляли, либо ставили в странное для него самого положение.
Он взглянул куда-то вдаль, пытаясь сформулировать ответ для этого её вопроса. Впрочем, да, действительно, почему? Жена у него была. Когда-то.
Но вот странно. За все девять лет, что они прожили вместе, он ни разу не задумывался над этим вопросом. Он им просто не задавался. Ему казалось, что и вдвоём им и так вполне сносно, кто-то третий им никак не нужен и вообще он очень смутно представлял Каролину в роли матери.
- Мы возьмём домой кошку? - резко перевёл тему разговора он.
Подтекст был, она знала. Видела это в его глазах, в его улыбке, в его выжидании, в его нерешительности и теперь резкости.
Она всё давно решила. Давно — это сегодня ночью. Давно.
- Ты чейная? - обратилась Беренис к кошке. Та повела ухом и гордо выпрямила шею, показывая, что она совершенно своя и никому не принадлежит по определению. Гордо сощурилась на солнце и зевнула.
- Ничейная, говорит, - усмехнулась она, поднимая голову. - Забрать мы её не можем, Том. Боюсь, она не переживёт ни перелёта, ни поездки в электричке.
Он внимательно взглянул на неё. Она вернётся в свой Вадуц.  Обязательно вернётся.
- Тем более, мы ведь поедем сейчас в Варшаву. Зачем ей такие стрессы?
Подтекст был. И он его прочёл, замолчал и на миг даже помрачнел. Но тут же снова улыбнулся.
Они вышли на берег, оказавшимся ничем не примечательной горсточкой камней у самой линии воды. Впрочем, это лишь их порадовало. Томас расстелил подстилку, стянул бриджи и потянул носом в сторону реки.
Не верилось.
Кошка спрыгнула с рук и молча села около подстилки, расположившись на солнышке и повернув мордочку к свету.
Том расправил плечи, взмахнул руками и вдруг рассмеялся, раскинув руки. Она подняла взгляд и залюбовалась им. Высоким, статным, сильным, с крупноватой головой и разметавшимися в беспорядке прядями льняных волос. Он источал силу, жизнь, энергию. Он смеялся. Он. Смеялся.
Она скинула шорты и развернулась к нему. Он улыбнулся, подходя к ней.
- Как думаешь, вода холодная?
- Не знаю, - пожала она плечиками.
- Проверим, - усмехнулся он, вдруг подхватывая её на руки и со смехом вбегая в обжигающую воду.
Счастье пронзило воздух.

Высокое, отделанное стеклом и пластиком здание, выбивавшееся из всего комплекса, стояло как-то одиноко и странно, не гармонируя совершенно с окружающим.
Беренис подняла голову, поправляя сумку на плече.
А Маттео замечательно устроился, подумалось ей. Даже лучше, чем она могла предположить. Видно, он действительно в последнее время пошёл в гору.
Они вошли в холл, где уже было тьма народу. Из холла в две противоположные стороны выходили длинные коридоры, ведущие в соседние залы, где и проводилась, собственно, выставка. Все лица Томасу были незнакомы, и он с интересом вглядывался в них. Ему был любопытен круг тех людей, которых знала Беренис. А она часто улыбалась, кивала кому-то и даже представляла его, Томаса, своим знакомым — гитаристам, виолончелистам, журналистам и режиссёрам.
Тяжесть прошедших дней уже начала проходить, Томас вполне освоился и почти влился в эту жизнь, казавшуюся ему если не другой, то, в общем-то, не самой дурной на этом свете. Этот творческий кружок его манил, как и её. И он любовался ей: ей, с блестящими живыми лучистыми синими глазами, ей, с порывистыми движениями и улыбкой солнечной, искренней, любящей.
- Да это же Беви!
Беренис резко обернулась на хриплый, резкий, но не лишённый приятности голос и улыбнулась. Всё её лицо преобразилось в миг, и Томасу стало невероятно любопытно, ради кого её лицо столь сильно меняется.
Он обернулся следом, придирчиво разглядывая продиравшегося к ним сквозь толпу у входа человека. Маттео Зогрельд был молодым человеком, с длинными, забранными в хвост витыми волосами цвета воронова крыла, в небрежно расстёгнутой рубашке, выбритый, с несколько ассиметричными чертами лица. Глаза, напряжённо горевшие лихорадочным огнём, странно и придирчиво вцепились в лицо Томаса, отчего он внутренне поёжился. Странно скривлённые губы чему-то усмехнулись, и Маттео неторопливо перевёл свой вдруг изменившийся взгляд серых глаз на Беренис.
Маттео выпрямился во весь свой могучий рост. Он был крупным, несколько тяжеловатым мужчиной с широкими руками, больше, наверное, подходившими бы маляру, нежели художнику. Широкая ладонь вдруг неожиданно заканчивалась длинными тонкими нежными пальцами, что как-то уж слишком выбивалось во всём могучем образе Зогрельда.
Вообще, конечно, внешность у него была достаточно незаурядная и заметная.
Маттео смело улыбнулся.
- Я только тебя и ждал, - со странной для его комплекцией нежностью произнёс он. - Все есть, а тебя нет.
- Теперь же я здесь, - тихо произнесла она, смотря на него снизу вверх. Он был едва ли не выше самого Томаса. - Здесь так много старых знакомых! Ты собрал всех?
- Грегори в Дамаске, а Луи с Эдвардом не смогли вырваться из Гамбурга. Ну, ты знаешь, - осторожно произнёс он, наблюдая за её реакцией. Но реакции не последовало.
Томаса задело то, что у них были какие-то общие знакомые, какие-то общие воспоминания.
Ему бы хотелось, чтобы она так сказала когда-нибудь ему. У них, Томаса  и Беренис, общих знакомых - только Кинрой, Мари да Оуен.
Маттео выжидательно перевёл взгляд на Томаса и снова будто вцепился пристальным взглядом серых глаз в его лицо. Томас едва заметно улыбнулся, смело выдерживая тяжёлый взгляд Маттео, ожидая слов от Беренис.
- Маттео, хочу тебя познакомиться с Томасом Каулитцем. Том, это Маттео Зогрельд. Я говорила тебе о нём.
Маттео крепко и уверенно пожал Томасу руку, не отводя взгляда от его лица, будто прикидывая, как бы его нарисовать лучше и какие цвета больше подойдут фоном для этого лица.
Лицо Томаса не дрогнуло. Его уставшие глаза с сдержанной учтивостью смотрели на художника, складка у губ разгладилась, и его несколько постаревшее лицо казалось Маттео неплохим материалом для работы. Маттео нравилось, что в Томасе чувствовался стержень и внутренняя уверенность в себе. Внешне он казался абсолютно непоколебимым.
- Надеюсь, она не слишком много о мне говорила.
- Она, мне кажется, вообще малоразговорчива по поводу других, - учтиво улыбнулся Томас. Маттео кивнул и никак не прокомментировал, снова заводя разговор с Беренис, впрочем, цепко и умело вставляя реплику в адрес Томаса.
Они говорили о современном искусстве. И, кажется, Маттео даже понравилось, что Томас столь увлекается современным искусством. Том даже предложил Маттео, если он вдруг окажется в Сан-Франциско, посетить его и увидеть его коллекцию.
- Она правда, замечательная, Беви? - улыбнулся Маттео, останавливаясь у очередной своей картины. Беренис внимательно вгляделась в картину, изображавшую поздний вечер на реке. Бледно-розовый горизонт с зубастым силуэтом города, тёплые тона, сиреневые блики и уже затухающая, несмелая дорожка на воде в никуда.
Ей нравились его картины.
- Да, она правда хороша. Но я бы многое в неё добавила, - честно призналась она. Томас тепло улыбнулся. Лично он был бы очень даже не против.
И вот странно, она ведь действительно ему ничего про это не говорила. Он показывал эти картины в первый же день, что они были у него, но она лишь молча улыбнулась и остановилась у одной.
Помнится, это был Верещагин. Единственная картина Верещагина, что на данный момент висела в так называемой галлерее в его квартире. Галереей была достаточно просторная комната с одним лишь столом у окна, на стенах которой висели картины. И только.
- Что бы ты добавила? - оживился Маттео, обожавший все рассуждения Беренис.
Она обернулась и взглянула на Томаса, будто спрашивая разрешения. Тот с любопытством смотрел на неё, ожидая ответа.
- В его коллекции не хватает тепла, - смело начала она, - Не хватает спокойствия. Всё бурно, красочно, абстрактно и порывисто. Нет конкретики, на мой взгляд. Есть действие, но нет созерцания. Исключая, конечно, картин Бугро и Верещагина. Впрочем, он любитель такого направления, и здесь я бессильна, - лукаво улыбнулась она.
Маттео усмехнулся. Как много может сказать коллекция картин о человеке, её собиравшем.
Томасу стало как-то даже не по себе, губы сами собой свелись в одну линию на секунду, но он тут же улыбнулся, выказывая, что, по сути, она права, и эта его оплошность сама ему приходила в голову, и он уже думал на эту тему. И всё прекрасно знает.
Маттео не прокомментировал это никак, и они продолжили идти по залам.
Беренис улыбалась и думала, что Маттео, вопреки обычаю, не предложил Томасу в шутку написать его портрет.
Он предлагал это большинству и, пожалуй, у него можно было найти большинство картин его друзей. Не было там лишь портрета Беренис, которая всё отказывалась от его предложений и отгораживалась работой. Маттео шутил, что когда-нибудь обязательно доберётся и до Беренис.
Значило ли это что-то?
Абстрактная музыка, лившаяся откуда-то сверху, тихо обволакивала их и располагала к размышлению. Скоро к ним присоединились другие поклонники творчества Маттео, среди которых обнаружилось немало общих знакомых Беренис и Маттео, которых девушка тут же представляла Томасу. Тот улыбался, заводил разговор и внешне был вполне весел и доволен, что было почти правдой.
Он с любопытством разглядывал окружающее их и вдруг взгляд скользнул в угол, где около картины застыла женщина лет тридцати, невысокая, с зачёсанными назад каштановыми волосами. Что-то заставило Тома остановить взгляд на этой миниатюрной женщине, с интересом рассматривающей картину Маттео.
Будто ощутив его взгляд, она обернулась и пристально, словно зная, взглянула на Томаса.
Её губы дрогнули, взгляд на секунду выразил недоумение.
Его лицо не дрогнуло, но правая рука странно, будто в раздражении и досаде, дёрнулась, и он старательно отвёл взгляд от этой женщины.
Её лицо было ему знакомо.  Тогда она была студенткой юридического факультета и на каникулы приехала в Сан-Франциско к друзьям. А те оказались хорошими знакомыми Томаса.
Её звали, насколько ему помнилось, Викторией. Ему так же было известно, что она говорила на четырёх языках, увлекалась живописью, и именно этот факт их когда-то и сблизил.
Их связь продолжилась не более месяца. Ровно столько, сколько она пробыла в Сан-Франциско. Вместе с ней его покинуло и чувство к ней. Он быстро забыл Викторию и вскоре перестал отвечать на её письма.
Это было давно, но он странно помнил её лицо и зелёные, внимательные глаза.
Ему было досадно, что они здесь встретились, и он поспешил примкнуть к разговору.
Беренис, смеясь какой-то реплике Маттео, обернулась к Томасу и тревожно взглянула в его глаза. Он улыбнулся ей и сжал крепче её руку, пытаясь сделать вид, что всё в порядке. Но именно это заставило её ещё внимательнее вглядеться в его непроницаемой лицо.
- Знаешь, Беренис, месяц назад был в Бразилии. Ниагарский водопад ничто по сравнению с Анхелем! - уверенно произнёс Маттео, останавливаясь около одной из картин, изображавшей причудливое сплетение воздуха и воды, низвергающейся с умопомрачительной высоты. Беренис подняла голову, слушая Маттео, который объяснял, почему и зачем он был в Бразилии, и расхвал свою картину как только мог.
- Том? - донёсся тихий приглушённый низкий голос совсем рядом. Он вздохнул чуть резче и нарочито медленно повернул голову, отмечая, что голос Виктории стал несколько ниже и грубее за эти года.
Беренис оторвалась от картины, Маттео прервал свой разговор. Оба повернулись к Томасу, молча смотревшему на девушку, застывшей перед ним.
- А я думала — ты — не ты, - беспечно улыбнулась женщина. Однако глаза против обыкновения не смеялись, а рассеянно оглядывали спутников Томаса, на миг задерживаясь на Беренис, с любопытством и улыбкой смотрящей на вдруг появившуюся Викторию, - Так изменился за это время — просто не узнать, - тихо рассмеялась она приятным смехом, - Познакомишь? - взглянула она на Беренис и Маттео.
Беренис улыбнулась. Томас, в это время развернувшийся к ним, с досадой отметил снова ту пелену равнодушия и холодноти, что вновь застлала глаза Беренис. Она снова отгородилась этим равнодушием от чего бы то ни было.
Томас снова медленно развернулся к Виктории, спокойно смотря на её лицо. Прошлое, в отличие от Беренис, его не беспокоило нисколько.
- Не ждал тебя здесь увидеть, - кратко произнёс, не особо вкладывая теплоты в свой голос и говоря, пожалуй, слишком официально, - Могу тебе представить Беренис Шрёдер, замечательный специалист в сфере мультимедийных технологий, и Маттео Зогрельд, художник.
- Да-да, знаю, - торопливо произнесли Виктория, поворачиваясь к Беренис.
- Виктория Блон, адвокат, - кратко произнёс Томас, ограничившись лишь обозначением примерной сферы деятельности. Вдаваться в подробности принадлежности непосредственно к себе он не стал, и Беренис тут же поняла эту причину. Перед ней стояла некогда любовница Томаса, а не обыкновенный адвокат.
Что-то кольнуло в сердце. Беренис молча крепко пожала руку Виктории, не отрывая взгляда от её лица и улыбаясь официальной и, по сути, ничего не значащей улыбкой.
Маттео, чуткий к любой перемене общего настроение, моментально ощутил это напряжение, появившееся вместе с Викторией.
- Очень приятно, - улыбнулась Виктория, внимательно разглядывая лицо Беренис.
Она бы сама не сказала, отчего решилась подойти к нему. По сути, она уже вышла замуж и была, в принципе, вполне счастлива рядом с мужем и детьми. Но что-то неудержимо потянуло её в тот его мир, что она знала. Ей всегда казалось, что Томас живёт в собственном, чётко осттроенном мире.
Чем он живёт сейчас? Любит ли он? Привязан ли он к чему-нибудь?
Прикоснуться к прошлому, взглянуть в глаза прошлой мечте и ещё раз понять, что она осталась в прошлом.
Его спокойный, ровный взгляд, его непроницаемое выражение лица с появившейся морщиной на лбу.
Он заметно постарел с тех времён, несколько отяжелел, но не утратил прежней властности и энергии, что билась в нём и стремилась найти выход.
Однако что-то новое мелькнуло в выражении его глаз, когда он обернулся к своим спутникам, и тогда она наконец увидела ту девушку, что стояла ряд м с ним.
И Виктории было безумно любопытно понять, кто же она, та девушка теперь рядом с ним. Она знала, что Томас развёлся год назад со своей прошлой женой. Знала так же о Беренис и часто видела заметки в газетах о их встречах, о том, что Томас стал часто ездить в Европу, а точнее — в Лихтенштейн. Знала, что полгода назад была посвящена целая статья какой-то жёлтой газетёнки, в которой вначале описывался тот факт, что Томас всю Новогоднюю ночь провёл с малоизвестной девушкой, о которой знали почти что ничего, а потом — о том, что примерно полторы недели тот безвыездно провёл в такой-то квартире в Вадуце.
Тогда Виктории стало жаль и Томаса, и эту новоявленную девушку.
Правда, эта статья долго не протянула и моментально вдруг исчезла, как и любое последующее упоминание о Томасе и Беренис.
Ей было любопытно, что и спустя полгода эта девушка всё ещё была рядом с ним, и стало невероятно любопытно узнать, увидеть эту странную женщину, так привязавшую к себе некогда ветреного Томаса.
Виктории подумалось, что, пожалуй, Беренис невозможно подходит Томасу. Это равнодушие и непоколебимое спокойствие синих глаз, устремлённых на неё, эта учтивая, ничего не говорящая улыбка и высоковатый голос.
Беренис тоже жила в собственном мире, куда с трудом подпускала кого бы то ни было.
Виктория вдруг поняла, что лучше женщины рядом с Томасом и не придумать. Всё другое смотрелось бы рядом с ним нелепо. А это спокойствие, этот ум гармонировал с его неуёмной внутренней энергией и уравновешивал его.
- Вы знаете, Ваши картины просто чудесны, - улыбнулась Виктория, легко заводя разговор с Маттео. Тот с любопытством взглянул на новую знакомую и, польщённый таким отзывом, принялся рассуждать о той картине, перед которой они стояли. Беренис говорила немного, но с неизменной улыбкой, и даже изредка смеялась.
И лишь когда они обошли все залы, Маттео пригласил всех на завтрашний вечер, посвящённый блестяще открытой выставке. Тепло распрощался с Беренис, пообещав позвонить, пригласил так же Викторию и скрылся.
Сама же Виктрия, к облегчению Томаса, решила тут же под каким-то предлогом уйти в противоположную сторону.
Ветер ударил в лицо, свежий воздух наполнил лёгкие. Он обернулся к ней, остановившейся около входа, и взглядом провожавшую Викторию.
- Это была замечательная выставка, - мягко произнёс он. Она ответила не сразу. Медленно перевела взгляд на него.
Она ждал её слов. Он слишком хорошо понимал, что его прошлое не могло не укрыться от неё.
- Да, Маттео замечательно всё устроил, - рассеянно отозвалась она.
Было солнечно, было светло и даже жарко.
И она не произнесла больше ни слова, беря его привычно за руку и направляясь к вокзалу.
Он молча шёл рядом с ней и говорил ей о чём попало, заполняя эту тишину. Она тихо улыбалась и смотрела на него.
Берн оставался далеко за ними, он растворялся в этой солнечной дымке и угасал.
И лишь когда он скрылся совсем, лишь когда они, наконец, сели в вагон электрички, она оживилась, улыбнулась и положила голову ему на плечо.
Все они были, может, есть и, может, даже будут. Но они — лишь проходящие, забывающиеся, несущественные.
Они исчезнут, а она останется. И он останется. Рядом.

Lina_Micaelis,
Да, спасибо.
Они теперь будут нечастыми. Когда как получится. До сего момента всё было написано, теперь же мы подошли к моменту, над которым я сейчас работаю.
Спасибо, Лин.

Вечер прошёл в напряжённом ожидании. Беренис была странно молчалива, впрочем, как и Томас. Оба достаточно кратко и без какого-либо энтузиазма отвечали на редкие вопросы и будто стремились запереться ото всех в собственных мыслях. Оба объясняли это усталостью, оба были бледны и напряжены. И оба покинули гостиную под предлогом того, что завтра оба снова собираются в Берн, снова к Маттео. На вечер.
Она заперла дверь на ключ, положила ключ в карман кофты и подошла к окну. Ещё был ранний вечер, ещё солнце лениво опускалось за горизонт и скользило лучами по деревьям и одинаковым красным крышам, в саду были слышны голоса Сьюзен и Ричарда, которые о чём-то договаривались и перешёптывались. Окном ниже слышался недовольный голос мистера Шрёдепа, который в последнее время был как-то странно рассержен и раздасован. Это объяснялось некоторыми затруднениями на работе, и теперь он был мрачен и говорил отрывисто и резко.
Она распахнула окно, вдыхая свежий запах роз, которые обожла миссис Шрёдер и Сьюзен.
Сам их небольшой домик был выстроен буквой Г, образуя с стеной декоративного кустарника маленький дворик, где предполагалось сделать детскую площадку. Франц Шрёдер мечтал о том, чтобы сын с невесткой и внуком перебрались из Испании к ним. А ещё лучше — чтобы к ним присоединилась и Беренис. Но Ричард уклонялся от ответа и явно не горел желанием запереть себя в пригороде Берна. Ему была больше по вкусу Андалусия.
Окно Беренис было угловым, совсем рядом на другой стороне изгиба это буквы Г было другое окно.
Штора у этого окна отъехала, окно приоткрылось, затем полностью распахнулось, и на неё взглянули в упор почти чёрные глаза.
Он опёрся руками о подоконник, внимательно продолжая смотреть на неё. Она улыбнулась.
Его глаза смеялись. Его губы на миг дрогнули, он скосил куда-то глаза и исчез в глубине комнаты.
Она с интересом наблюдала за его действиями, пытаясь угадать, что же его так преобразило. Ещё несколько минут назад, когда он выходил из гостиной, он был явно не настроен на столь оптимистичный и весёлый лад.
Он снова показался в проёме, устроился на подоконнике боком, оперевшись спиной о стену и раскрывая ноутубк, глазами указывая, что ей нужно сделать то же самое.
Говорить не хотелось. Тратить энергию на сотрясание воздуха, чтобы об этом слышала вся округа. Эта местноть отличалась едва не мистической особенностью абсолютной прослушки. Твой разговор при большом желании можно было услышать за два дома от твоего. А этого Томасу очень не хотелось. Тем более внизу был мистер Шрёдер, к которому финансист относился почтительно, но особого доверия к нему не испытывал.
Хотелось слушать это пение птиц, хотелось видеть её улыбку и смотреть туда, дальше, где бесконечное поле угасало в полоске синей-синей реки, где тонуло это солнце.
Она тихо рассмеялась, скрылась в комнате и через пару мгновений расположилась точно так же, как он, на подоконнике с ноутбуком на коленях. Он удовлетворённо улыбнулся, и снова его глаза заулыбались и засияли.
Пальцы нервно побежали по клавиатуре, прерывая тягучую тишину.
«Ты всегда такая после выставок Маттео, или сегодня исключение?»
Она подняла на него взгляд. Он с интересом смотрел на её лицо, наблюдая за её реакцией. Она слабо улыбнулась.
«Со мной что-то не так?»
Он усмехнулся. Она скрыла улыбку, наблюдая за ним. Он тряхнул головой, пальцы снова нервно побежали по клавиатуре.
«А разве нет?»
Она внутренне рассмялась. Он тонко намекал ей на её странную и самой ей ненавистную привычку отвечать вопросом на вопрос.
Это как-то вышло само собой. Она с детства была ребёнком недоверчивым, с детьми сходилась плохо, а её вечные отстутвия на уроках, вечные конкурсы, снисхождение учителей и прочая слава лишь усугубляли дело. Эта привычка сохранилась ещё со школы, и она никак не могла от неё отделаться, понимая, что она теперь, сейчас, ей уже нисколько не помогает, а порой лишь мешает и усугубляет положение.
«Нет. Но это так не важно, Том. Сегодня чудный вечер и чудная погода. Что ты сейчас читаешь?»
«Ничего, исключая толщ документов. Мой самый ненавистный стиль — деловой.»
«С этим придётся рано или поздно смириться. Издержки профессии. Я иногда жутко не люблю монтировать музыку. Знаешь, когда она тебе самой не нравится, начинаешь предвзято относиться к работе. Это самое страшное»
«Издержки профессии» - передразнил он.
Она улыбнулась, снова поднимая на него взгляд.
«С тобой что-то не то»
«Всё абсолютно нормально»
«А я говорю, что не то! У тебя грустные глаза, Беви»
«Ты упрямый, несносный мальчишка, Томас!»
Он звучно рассмеялся.
«Иди ко мне»
Она перевела взгляд с монитора. Он улыбался одними глазами, и эти глаза были бездонные, безумно далёкие и безумно близкие. Казалось, надо лишь протянуть руку и прикоснуться к его лицу.
Она отложила ноутбук, повела плечами, будто от холода, соскочила с подоконника и почему-то обернулась.
Но его уже не было на подоконнике. Лишь ветер развевал небрежно задёрнутую штору.
Он распахнул перед ней дверь, и, робко и быстро взглянув на него, она моментально уловила перемену в его лице, в его настроении, а его глазах. Будто не было больше того Тома, что пару минут назад смотрел на неё улыбающимися глазами. Его глаза больше не улыбались, а лишь выжидательно, пристально рассматривали её лицо.
Дверь захлопнулась, и она услышала, что в воздухе растворяется последний аккорд «Белых ночей» Чайковского. За эти дни, проведённые в пригороде Берна, она забыла о Чайковском, забыла о Глиэре, и теперь это ударило, словно бичом, её сознание.
Она обернулась к нему, застывшему у двери. Он всё так же молча всматривался в её лицо, и его глаза всё так же уже не улыбались. В нём обнаружилось всё то же какое-то потеряное, какое-то неуверенное, что проскальзывало в этот вечер там, внизу. Его уставшие глаза смотрели на неё просто и открыто, и в этих глазах она видело лишь одно.
Его что-то тревожило, и она это ощущала. Иначе бы он не включил снова «Баркароллу» Чайковского.
Он вдруг резко прервал молчание.
- Знаешь, я сегодня обнаружил здесь этот диск. И мне захотелось его послушать с тобой.
Он взглянула на него прямо и открыто. И в этих глазах, обращённых на него, не было ни равнодушия, ни усталости, ни боли, ни разочарования, не было больше ни капли холодности. Был лишь немой вопрос и то стремящееся к нему чувство, что когда-то его окончательно покорило в том зимнем Вадуце.
С чего всё началось? С их ли первой встречи, с её ли романса, с их ли первого урока?
Это зарождалось медленно и разрасталось, заполняя бесконечную пустоту внутри него чем-то уютным, тёплым, ласковым и нежным. Ему было очень спокойно и как-то очень хорошо рядом с ней, пусть порой она была и взбалмошной, и порывистой, и он никогда не мог предсказать, что она сделает и скажет в той или иной момент времени. Но рядом с ней ему было спокойно и хорошо.
Она молчала, смотря на него всё тем же взглядом. Потом бесшумно подошла к нему, кладя ладони на его грудь.
- Не нужно грустить, мой милый. Всё образумится, и ты улыбнёшься, верно? Ты обязательно улыбнёшься.
Внутри него что-то распускалось, расцветало и тянулось к свету, к тому утопающему в синей реке солнцу, к ней, застывшей перед ним.
И он улыбнулся, касаясь ладонями её талии.
- Я не грущу, Беви, - тихо произнёс он.
Она покачала головой. Из колонок лилась «Баркорола», а в его глазах отражалось солнце, в его глубоких, ставших едва не янтарными глазах, было столько невысказанных слов, что он был вынужден молчать, не в силах их произнести.
- Мы можем завтра остаться здесь, и ты отдохнёшь, ты выспишься, и твои глаза не будут такими уставшими, Том, - нежно и тихо произнесла она, - Ты отдохнёшь и снова будешь улыбаться.
Ради него она не пойдёт на вечер, которого, он знал, она давно ждала. Пусть это всего лишь один вечер, но ради него она может отказаться от своего маленького счастья. Он это вдруг понял и осознал. И это его тронуло.
- Ты не хочешь видеть Викторию?
Он не думал об этом сейчас, но поизнёс. И долго потом не мог понять это в себе. Он видел перемену в ней после встречи с Викторией, он видел её глаза, он ощущал это её смятение. И это вышло само собой, он мог бы поклясться в этом.
Она поджала губы, отстраняясь от него и отворачиваясь, смотря на это уходящее, угасающее, утопающее в неизвестности солнце. Время утекало как вода, утекало сквозь пальцы.
- Знаю, ты думаешь, что я ревную тебя, - тихо произнесла она, - И мне не хочется врать - я ревную. Мне не по себе. И это странно.
Она сделала шаг к окну, всматриваясь в этот кровавый закат.
- Но это всё неважно, и ты не бери это в голову. Ты — свободный человек, свобода для тебя как воздух. И ты волен поступать как тебе заблагорассудится, Том.
«Она боится, что вы её... бросите» - набатом отозвалось в его голове. Он вздрогнул от её слов, подался вперёд, подходя к ней. Его руки легли на её плечи, и он опустил голову, вдыхая запах её волос.
«Бросите... бросите... бросите»
Это ему показалось настолько нелепым, глупым, таким лишним теперь. В эту минуту он остро осознал, что теперь всё, что бы ни делал он, будет передаваться ей. Это ему показалось таким смешным, эта возможность этой фразы, что он тихо рассмеялся, притягивая её к себе. Она застыла, не отрывая взгляда от кровавого заката.
У каждого будет своё завтра, у каждого было своё вчера и не у каждого есть его сегодня.
Его прошлое перестало существовать для него. Для него было лишь настоящее и будущее, где была она.
- Ты сегодня не уйдёшь?
Она обернулась.
- Нет.
Её глаза блеснули совсем рядом, и он потерял голову от её слов. Он запутался в её словах, и вдруг всё стало кристально понятно и ясно для него.
Солнце где-то совсем далеко тонуло в реке, где-то совсем далеко последние капли солнца уходили в никуда. Где-то совсем далеко был чужой мир.
И никто не смотрел на него так, как смотрит она. Никто его не понимал, как понимала его она. Никто не любил его так, как она.
Никого не было кроме неё в его глазах, горящих и улыбающихся совсем близко.
Солнце уходило в их завтра. Оно навсегда покидало их вчера.
Утонуть вместе с солнцем.

- Вы ничего не забыли?
Беренис подняла голову. Рядом лежал её чемодан и сумка, где-то около машины стоял Томас, заложив руки в карманы брюк и задумчиво смотря на реку.
- Нет, мам, всё взяли, - отозвалась Беренис, улыбаясь сидящему у неё на коленях Майку. Тот махал ручками, улыбался и чавкал.
Она тихо рассмеялась.
Томас обернулся, воспалённым взглядом вглядываясь в её фигуру. Передёрнул плечами и резко и быстро зашагал к крыльцу, где на стуле сидела Беренис и Майк.
С каждым шагом внутри всё переворачивалось в нём, с каждым шагом он всё сильнее стремился к этому крыльцу.
Он присел на соседний стул, улыбаясь.
- Тятя!
Малыш протянул пухленькие ручки к Томасу. Беренис резко подняла голову, и её сияющий, счастливый взгляд встретился с его взглядом. Он улыбнулся ей, беря в свои большие руки маленькие ручки ребёнка.
- Это твой дядя. Дядя Том, - улыбнулась Беренис.
Томас вздрогнул. Ему слышалось — папа.
«Твой дядя» - мелькнуло в голове.
Он нервно рассмеялся, трепетно сжимая ручки ребёнка и заглядывая в его озорные яркие голубые глаза.
- Тооом, - с трудом протянул малыш, улыбаясь. Почувствовав, что это у него получается, он радостно задрыгал ножками, - Том, - уже увереннее произнёс он.
А Томасу хотелось плакать и смеяться. От этого слова маленького мальчика он вздрагивал каждый раз, и ему всё чудилось совершенно не то, что было на самом деле.
Они уезжали отсюда. Уезжали от этого маленького мальчика, который стал для него едва ли не светом в оконце. Уезжают от этого смеха, от этой реки и этого солнца, чтобы снова уехать в свои проблемы, чтобы снова она была далеко, на другом континенте, чтобы их снова разделял монитор компьютера.
- И надолго вы от нас?
Томас обернулся. В дверном проёме стоял Ричард, скрестив руки на груди и каким-то старыннм взглядом наблюдая за ними.
- Не знаю, Дик, - пожала плечами Беренис, улыбаясь малышу, - Как выйдет.
- Том, пожалуйста, уговорите её приехать сюда или в Андалусию. И приезжайте сами, - тихо рассмеялся Ричард, - Это не по-человечески — мы видим её от силы раз в полгода.
- Я вижу её немногим чаще, Дик, - усмехнулся Томас.
Она пристально взглянула на него, и он поспешил отвести взгляд снова на улыбающегося Майка.
- И всё равно, - пожал плечами Ричард.
Мальчишка завозился на коленях Беренис, заулыбался шире. Беренис рассмеялась, прижимая к себе ребёнка. Томас радостно улыбнулся, и всё его сосредоточенное, серьёзное лицо преобразилось, изменилось, просветлело.
- Тебе идут маленькие мальчики, - лукаво произнёс он, наклоняясь к ней и беря к себе Майка. Она тихо рассмеялась, взглянув на него.
- В таком случае, тебе идут кошки, Том.
- Я готов приобрести хоть пять кошек, - улыбнулся он.
- Тооом, - снова протянул малыш, услышав знакомое имя, задрыгал ножками и обхватил мужчину за шею. И у Томаса впервые за день дрогнули руки. Он мысленно подумал, что стареет и совершенно уже не владеет собственными эмоциями, чем был горд всё предыдущее от этого времени.
На крыльцо выбежала Сьюзен, подбежала к ним и обняла Беренис.
- Вы обязаны приехать к нам ещё. Обещаешь, Беви?
Всё её лицо сияло в шаловливой улыбке. Он была похожа на маленькую девочку, с лица которой не сходит улыбка.
- Обещаю, - улыбнулась Беренис, обнимая золовку, - Но и вы приезжайте.
- Куда?
- В Вадуц.
- Приезжайте сразу в Сан-Францсико, - перебил Беренис Томас.
Сьюзен рассмеялась, смех Беренис был натянутым и слишком звонким. Майк засмеялся тоже.
- Мы обязательно к вам приедем. Том, оставьте нам ваши координаты.
- Обязательно, - ответил Томас, возязсь с мальчиком. Тот заливисто смеялся, и Томас, преображённый в это смехе, смеялся тоже. И Беренис не могла оторвать взгляда от него.
- Вы побывали всего пять дней вместо обещанной недели, - с слезами в голосе произнесла миссис Шрёдер, оказываясь тут же. По сути, собрался весь дом. Мистер Шрёдер уехал рано утром, сухо попрощавшись с дочерью. Но как бы он не скрывал свои чувства, Беренис знала, что ему тяжело, что она уезжает.
- Мама, - тихо произнесла Беренис, - Ты же знаешь, мне нужно помочь Эве и Кинрою со всеми приготовлениями. Я не могу остаться ещё.
- Вот так всегда, - укоризненно сказала миссис Шрёдер, обращаясь к Томасу, - Она навещает нас раз в полтора года и всякий раз на неделю.
- Обещаю, что вы скоро её увидите, - улыбнулся Томас, поворачиваясь к женщине. Та улыбнулась ему. За эти пять дней она привыкла  к Томасу и даже стала его понимать и уважать. Было в нём что-то располагающее к себе, не бросающееся в глаза с первого взгляда, но существующее в нём. Что-то сильное и стойкое, что-то непоколебимое и уверенное в себе, в своей правоте и в своей точке зрения. Было что-то в его взгляде, обращённом на Беренис, что заставило миссис Шрёдер закрывать глаза на всё его прошлое и принять его, понять свою дочь. Она понимала чувства своей дочери. Она видела в ней способность любить и прощать, закрывая глаза на все недостатки и всё прошлое. Чужое прошлое. Но не своё.
Смеющаяся, бурно переговаривающаяся толпа подошла к машине. Томас отдал ребёнка Сьюзен и нёс теперь чемодан Беренис. Ричард улыбался, обдумывая что-то, миссис Шрёдер по привычке наставляла Беренис. Сама Беренис улыбалась, слушала мать и думала, что ей жалко расставаться с этим домом. Она обдумывала слова Томаса. И то и дело бросала на него взгляды. И он улыбался, опуская взгляд, всё той же улыбкой, относящейся ко всем и не принадлежащей никому. Улыбкой ускользающей. И сам он часто бросал на её лицо взгляды всякий раз, как она не глядела на него.
Распрощавшись, они выехали на такси. У Ричарда было неотложное дело, да и машины были заняты. Беренис махала рукой, пока их дом совершенно не скрылся из виду.
Он обернулся к ней, беря в руки её холодную руку. Она взглянула на него и улыбнулась.
И не было более за всё это время в её глазах ни равнодушия, ни укора, ни холодности. Эти глаза лучились, светились изнутри этим светом и счастьем.
Несмотря на её предложение, они были вчера у Маттео. Выяснилось, что Маттео теперь живёт почти в центре Берна, в просторной квартире, захламлённой до последней степени, что он  - объяснял просто и как все художники: творческим беспорядком, необходимым для вдохновения. Сам Маттео был меланхоличен, всё время курил и говорил медленно, учтиво улыбаясь и будто вцепляясь своим острым взглядом серых глаз в собеседника. Поначалу это напрягало Томаса, но позже он свыкся с этим и нашёл Маттео очень приятным молодым человеком. Там же Томас к своему удивлению обнаружил своего давнего друга и одноклассника Максимильена Керо, также художника, переехавшего из Америки года два тому назад в Бельгию. Но сейчас он приехал ненадолго в честь выставки своего друга Маттео. Это, признаться, очень обрадовало Томаса, истосковавшегося по старым знакомым. За всю неделю это было только второе знакомое лицо, с которым можно было не прощупывать почву и не ожидать подвоха от каждого слова. Виктория же была весела, смеялась и, к своему несказанному удивлению, спустя час, проведённый у Маттео, Томас обнаружил Беренис, оживлённо говорящую с Викторией о картинах. И в глазах Беренис он уже не увидел холодности и равнодушия.
- У тебя прелестная девушка, - смеясь, произнесла Виктория, когда они прощались, - Если ты упустишь это сокровище Томас, ты будешь об этом потом очень жалеть.
Как и всё, что делала Виктория, комментариями не подкреплялось. Она больше ни разу не говорила на эту тему, и Томас понимал, что она ему это не разъяснит. Да и разъяснять было нечего. Он сам понимал всё без каких-либо пояснений.
Как и предполагалось, у Маттео обнаружилась тьма их с Беренис общих знакомых, с которыми Томас за вечер успел перезнакомиться. Большинство из них порешили, что этот финансист умён и достоин их общества. Томас умело поддерживал разговоры, вставлял, где нужно, нужную фразу, улыбался, был вежлив и, по сути, был в этом обществе безупречен, чем завоевал всеобщее уважение. Смягчился даже Маттео.
Беренис, видевшая то,сияла счастливой улыбкой, разговаривала с своими знакомыми и Викторией.
- И всё же я напишу твой портрет, Беренис, - услышал под конец вечера Томас. Говорил Маттео.
- Безусловно, - смеясь, отвечала Беренис, - Мне самой теперь этого хочется.
И теперь она сидела совсем рядом с ним, она улыбалась ему сиюящей улыбкой, и её глаза сверкали совсем рядом с ним. Они покидали это место, они покидали этот Берн, но часть его души осталась здесь, несмотря ни на что.
У него никогда не было семьи, и он не знал, что это такое. Лишённый матери, лишённый брата и отцовской ласки, он не понимал и не видел всего того, что было необходимо для создания этой семьи, к которой он внутренне стремился. Попытка построить хоть что-то вместе с Каролиной потерпела сокрушительное поражение, и он понимал, что всё пошло прахом: все юношеские мечты о вечном пропали и рассеялись, словно их и не было совершенно.
А теперь, сейчас, после этой поездки, он не мог забыть уже более этой семьи, этой доброй, немного суетливой и беспечной миссис Шрёдер, он не мог забыть влюблённый взгляд Ричарда, обращённый на Сьюзен, он не мог забыть смех Сьюзен и смеющееся личико Майка. Особенно он не мог забыть Майка. Этот его смех, его «тятя!» и под конец протяжное «Том»...
Он улыбнулся краями губ, касаясь губами её запястья.
Завтра они будут в Варшаве, а оттуда поездом поедут в Гданьск, где будет проходить свадьба.
Она нежно коснулась рукой его щеки и взглянула в глаза, улыбающиеся ей глаза.
За ними в пыли умирала та река и то солнце, скрывающееся за пеленой серых непроницаемых туч. За их спиной умирал тот летний ветер, сменяясь ураганом, вихрем. Впереди них сизою тучею нависла гроза и громыхало где-то за горизонтом.
И им было всё не важно. Они покидали это место и шли дальше, но они обещали друг другу сюда вернуться. Мысленно пообещали.
Он шумно вздохнул и притянул её к себе, крепко обнимая и зарываясь лицом в её распущенные чёрные волосы.
«Ты не уйдёшь сегодня?»
«Нет»