Да, подчёркивание неполноты одинаковой степени обоих действий)

Я думала над этим. Но в данном случае союз "да" имеет значение союза "и", а не "но". В этом случае запятая не ставится. Но, честно, я, может забыла какие-то исключения?)

Надо сказать, у каждого героя есть собственные прототипы. У Билла, собственно, Билл Каулитц, хотя я пыталась отойти от его чёткого стереотипа. У Беренис также. Томасу повезло больше всех - у него их аж три, если не больше. Мне хотелось совершенно отойти от Томаса Каулитца.
И я рада, что ты понимаешь Беренис) Обычно читателю она остаётся непонятной до самого конца.
Знаешь, я тебя понимаю)

Я не упрекаю. Но я не лингвист, я могу что-то не знать и забыть) Вдруг ты знаешь)

Ха-ха, вполне возможно. Но я не люблю теперь писать непосредственно по фандому.

Значит, мы очень похожи)

Она очнулась, ощущая невероятную головную боль. Разлепила тяжёлые веки, напряжённо вглядываясь вперёд и пытаясь вспомнить вчерашний вечер.
Вечер вспомнила, пожалуй, слишком чётко, ночь — менее.
Беренис закрыла глаза и тяжело выдохнула. Голова раскалывалась, что отчего-то всегда случалось после таких вечеров и ночей, сознание норовило опять притворится спящим и отказывалось хоть как-то поднапречься. Непослушное тело и отсутствие каких бы то ни было мыслей.
Она снова распахнула глаза, с досадой думая о том, что Том вчера действительно зря проснулся посреди ночи. Беренис закусила губу, фокусируя взгляд на лице Томаса, обращённое к ней. Улыбнулась, поудобнее устраиваясь на подушке, чтобы разглядеть лицо.
Она всегда придерживалась правила как можно меньше показывать свои чувства окружающим. Из своих побуждений она выстраивала свой мир по крупицам и очень осторожно подпускала к нему кого бы то ни было.
Другими словами, она всячески пыталась поддерживать образ сильной личности, коей её с детства считали. И ждали от неё, естественно, соответствующего поведения.
Слёзы — слабость или привилегия сильных?
И Том считает её сильной, наверное. Или уже не считает.
Господи, это же глупо, чёрт возьми.
Она очень любила наблюдать за ним, когда он спал. Лишь в эти моменты, особенно, когда проблем по работе не было, его лицо отличалось каким-то умиротворением и спокойствием. Черты разглаживались и становились мягче и как-то... чище. Напряжённая морщинка между бровей исчезала, ресницы подрагивали и он почти улыбался неизвестно чему.
Том говорил, что ему никогда не снятся сны. По крайней мере, он ни одного не помнит. А она верила, что сны ему снятся. И обязательно очень хорошие и светлые. Добрые.
И утро было тоже всякий раз доброе. За это время, что они были знакомы, они ссорились очень редко. И всегда «зачинщиком» выступала её работа. Изредка - его.
Он был вспыльчив, пусть и делал вид непроницаемого финансиста. Ей всегда было забавным заглядывать чуть глубже его извечной маски и сдержанности.
Там, глубже, он был разным. Даже смешным иногда и способным на глупости. На отчаянные глупости. И был способен прощать. На подсознании. Она в это верила.
Он был замечательным под своей маской, и очень часто она задавалась вопросом, откуда, собственно, она взялась, эта маска.
Когда он был расстроен, он был раздражителен и молчалив, его голос становился резковатым и низким, а губы странно вздрагивали при каждом слове. Когда задумчив — рассеян и особенно нежен. И голос становился бархатным, обволакивающим, ласкающим. Когда счастлив — странно говорлив и улыбчив.
Всё же с Биллом они были похожи, как бы Томас и не старался это отрицать.
А ночами он был ласков и трепетен. И настроен на философские темы, что часто её забавляло. В Вадуце они не раз усаживались на кровать, накрывались одеялами и рассуждали о мирском и высоком с видом великих учёных. И часто спорили. А под утро засыпали, не в силах думать о чём-либо.
Шум вечно живого города бросился в комнату с почти яростью. И она изумлённо обернулась к окну, только заметив этот шум. Испуганно обернулась к нему, выскользнула из постели и захлопнула растворившееся окно. Этот шум мог его разбудить.
Была суббота. Возможно, выходной. Возможно, нет. Она ни малейшего представления о его графике не имела. Но надеялась, что выходные у него всё же есть. Хоть иногда.
Она выглянула в окно, разглядывая с головокружительной высоты развернувшийся у залива город и щурясь от яркого солнца. Здесь было неплохо, вполне сносно.
Но не её.
Она обернулась, рассеянно прикасаясь к ещё ноющей голове, бросая беглый взгляд на кровать. К её разочарованию, он уже не спал, откинувшись спиной на подушки и пристально смотря на неё тёмными глазами. Думал о чём-то, молчал.
Она рассеянно улыбнулась, подходя ближе и осторожно присаживаясь на кровать. Прилегла рядом, не отрывая взгляда от его лица.
Отчего-то она боялась смотреть в его глаза.
Сегодня замечательная погода, не так ли? - улыбнулась она, смотря на его плотно сжатые губы и поспешно пытаясь натянуть одеяло.
Он не ответил, продолжая смотреть в на неё тем же долгим пытливым взглядом. Торопливо положил руки на её запястья, сжимая. Она подняла взгляд, случайно пересекаясь взглядом с его. Застыла, молча смотря в его глубокие карие глаза. Что-то странное мелькнуло в их выражении. Он потянулся вперёд, крепко обнимая её. Она удивлённо распахнула глаза, обнимая его в ответ и опуская голову на его грудь. Он молчал, чего-то ожидая. Она молчала, ожидая его слов.
Мир за стенами комнаты застыл, прекратил своё существование.
Он не знал, что с ней будет дальше, после этой ночи. Он испуганно смотрел на её всё ещё бледное лицо и облегчённо выдыхал всякий раз, как его озаряла улыбка. И эта улыбка почти всякий раз отражалась на его губах.
Впереди ещё две недели.
Она благодарно улыбнулась, вглядываясь в его лицо и проводя рукой по его щеке.
- Ты голодна?
- Немного.
Он кивнул, прижимаясь губами к её виску и осторожно поднимаясь с кровати и пытаясь нашарить тапочки под кроватью. Она молча следила за его тщетными попытками.
- Я приготовлю завтрак, - тихо произнёс он, оборачиваясь к ней.
- Это как-то неправильно, - тихо рассмеялась она. - Завтрак готовят женщины. А мужчины смотрят телевизор и критикуют стряпню возлюбленных.
Он рассмеялся даже больше тому, что она смеялась, нежели её словам.
- Глупышка. У тебя жуткие представления. Откуда они у тебя?
Она пожала плечами, загадочно улыбаясь.
- Всё равно неправильно, - упрямо поджала она губы.
- Плевать, - повёл он плечом, подымаясь, - Я так хочу.
Она благодарно улыбнулась. Он ни разу не упомянул о ночной сцене, даже не спросил о её самочувствии. Она была благодарна за это. И он понял это, взглянув на неё, выходя из комнаты.
Солнце стучалось в окно, весело подмигивая с ярко-синего неба.
Как на их картинке. Они обязательно будут счастливыми Томасом и Беренис. Обязательно. Он так решил.
Он почти ощущал то, что она чувствовала.
Сан-Франциско ей не нравился.
Он с ужасом думал о том, что всё так и останется: вечные переписки по этому Интернету и эти скомканные встречи через дни, недели, месяца.
Через эти бесконечности.
Он по ней невероятно скучал. И в последние полгода это перестало быть для него каким-то открытием или удивительным фактом. Он даже распечатал её фотографии со скрипкой в руках и поставил в рамку. Эта фотография хранилась в его кабинете дома, в верхнем шкафчике, где обычно лежали письма от матери, дневник отца, оставшийся после его смерти и пара дисков брата. Он иногда слушал эти «бредни» и улыбался чёрт знает чему, пусть и утверждал, что все песни брата — чепуха. Ещё он часто доставал дневник отца и читал его. Отец умер три года назад в автокатастрофе. Самой обыкновенной автокатастрофе. Машну занесло на противоположную полосу в темноте.
Отец очень хотел дождаться внуков. Ждал этого от Томаса, его верного старшего сына. И не дождался.
Он часто доставал из этого шкафчика её фотографию. И молча смотрел на её лицо.
Он стал о ней часто думать. Это выходило почти на автомате.
Он усмехнулся, открывая шкафчик и выискивая чашки. Было ровно две. Томас вообще редко ел дома, не имея нормального времени, чтобы тащиться через город. Потому чашки было ровно две. Причём это даже чашками было трудно назвать. Скорее самые обыкновенные американские кружки. Чёрная его и бежевая — Билла. Других гостей в доме никогда и не было. Правда, года три назад приезжала мать с теперешним мужем. Но это было исключением.
Он смутно помнил вчерашний вечер после театра.
Вопреки её словам о том, что после оперы они пойдут смотреть город, гулять они не стали. Она, бледная и молчаливая, отвечала на все его слова лишь улыбкой и доверчиво вглядывалась в его глаза, будто ища помощи в их выражении.
Они вернулись домой, когда время подходило к полуночи. Она всё так же молчала, смотря в его глаза. Что-то молящее проскальзывало в них.
Весь остаток времени до того, как они уснули, он пытался заставить её улыбнуться и забыть об этой чёртовой опере. Истосковавшись по ней, он трепетно касался её кожи и всякий раз смотрел в её синие глаза.
Она уснула спустя час на его плече. А потом плакала в другой комнате. Плакала, как ребёнок, закрыв руками лицо.
Лицо его исказилось, он поджал губы, вытаскивая из глубин шкафчика не так давно купленные Биллом какие-то сладости. Вильгельм был страстным сладкоежкой и каждый его приезд ознаменовывался бесконечными конфетами, шоколадом, ещё чем-то, что Томаса часто раздражало. А теперь несказанно радовало. Ибо кроме этого в доме не было вообще больше ничего.
Он обернулся, налетая на неё, остановившуюся за ним.
- Подкрадываешься? - ласково улыбнулся он, приобнимая её за талию, - Чаю будешь?
Он потянулся за сопевшим на подставке чайником. Она улыбнулась, опережая его. Он с облегчением заметил в её глазах прежнюю насмешку и почти весёлость.
Гроза пронеслась. Всё по-прежнему.
- На работу? - произнесла она, отпивая из кружки и отказываясь от сладостей. Почему-то ему казалось, что она должна была любить все эти фентифлюшки.
Он кивнул, смотря в янтарную глубину чая и меланхолично размешивая сахар.
- Отчётов много, - виновато улыбнулся он.
Она пожала плечами.
- Не оставляй меня здесь, - она обвела взглядом кухню, - Не хочу.
- Пройдись по магазинам, - на автопилоте отозвался Томас, вспоминая о всех тех папках, которые нужно было просмотреть.
Она взглянула на него.
О нет, спасибо, - усмехнулась она, - Можно посидеть у тебя?  Ноутбук у меня с собой.
Он улыбнулся, поднимая взгляд на неё. Как же это вхарактерно для неё, его маленькой Беренис. Это даже как-то предсказуемо, что она не останется в квартире и тем более — не пойдёт по магазинам.
Эта была не Каролина с вымышленным миром. Не Каролина, предпочитавшая шататься по городу, встречаться с многочисленными подружками, чтобы просто посплетничать. Это не Каролина, которая ни разу не интересовалась его работой и ни разу не была там, предпочитая оставаться дома.
- У тебя же отпуск.
- Отпуск не означает безделье, - пожала она плечами, разглядывая кухню, - Я видела вчера у тебя книги по программированию.
Он кивнул. Можно.
Ещё две недели в Сан-Франциско. Его Сан-Франциско с его Беренис.
Ничего лучше и придумать было нельзя. А через две недели, быть может, он поедет с ней в пригород Берна к её родителям, а потом в Варшаву. Он твёрдо решил быть на той свадьбе, куда приглашал её этот Дант.
- Ты чудная, - нежно улыбнулся он, протягивая руку к её руке, - И забавная.
Она рассмеялась.
За окном яркое солнце, курчавые облака и синее-синее небо надо заливом.
Как в их картинке. Они обязательно станут счастливыми.

Lina_Micaelis,
Мой текстовик благополучно всегда съедает все тире перед каждой речью.

Вхарактерно - существующий термин, больше используемый для описания фандомов, произведений, в общем - критике. В художетсвенной литературе его не встречала, но я не так уж много читаю современную литературу, так что здесь двояко можно посмотреть)
спасибо)

Маленький саундтрек к этому кусочку.
Рахманинов. Прелюдия cis moll

- Выключи этот кошмар.
- Не выключу!
- Сумасшедший. Два часа ночи!
- Да ты что?
- Время для сна!
- По тебе заметно.
- Ты это на зло?
- Нельзя?
Она резко развернулась, серьёзно смотря в смеющиеся глаза Томаса, полулежащего на диване и с маникальным упорством то и дело переключая каналы. Телевизор недовольно шипел, но исправно показывал всё, выплёвывая нечленораздельные звуки. Это было хуже любой музыки.
- Ты негодник! - укоризненно произнесла она, - Ведёшь себя как ребёнок, а тебе уже 27 лет.
- 29, - поправил он её, продолжая переключать каналы. Экран периодически гас, погружая всё во тьму, а потом вдруг вспыхивал. И каждый раз Томас щурил глаза, с любопытством косясь на неё. - Но за комплимент спасибо.
- Тем более, - возмущённо произнесла Беренис. - Что за капризы?
Он фыркнул, игнорируя её просьбу и продолжая нажимать беспорядочно на кнопки пульта.
- Прекрати! - возмутилась она, вскакивая со стула.
Он лукаво взглянул на неё и продолжил своё увлекательное занятие.
Уже был два час ночи. Два часа назад он вернулся с работы и вот уже два часа наблюдал её спину. Она сидела перед ноутбуком и работала. В два часа ночи. Оправдываясь, что в Вадуце в это время уже день, что заказ очень срочный и что это только на ближайшие две ночи.
Она говорила это и вчера.
«Отпуск» - мысленно передразнил он её, морщась.
Это его злило. Не для того он ждал вечера, как манны небесной, чтобы сейчас сидеть на диване и слушать этот беспрерывный стук клавиш.
Эта её чёртова работа. Выкинуть ноутбук в форточку. Спокойнее и тише.
- И не подумаю, - равнодушно протянул он.
Их две недели подкрадывались к концу.
- Том. У меня работа.
- Правда? А я спать хочу. И спать хочу в тишине и рядом со своей девушкой, а не в обнимку с холодным одеялом.
Она быстро подошла к нему, пытаясь перехватить пульт. Он быстро переложил его в другую руку, с улыбкой продолжая переключать каналы. Вытянул руку подальше, с интересом смотря на её движения. Она сердито дёрнула плечом, пытаясь достать пульт.
- Шут!
- Эгоистка, - весело парировал Томас, перехватывая её руки.
- Эгоистка? - запыхавшись, переспросила она, всматриваясь в вдруг совершенно близкое лицо Томаса. Он всё так же полулежал на диване, она наклонилась над ним, пытаясь достать уже выпавший из его рук пульт. Телевизор благодарно мигнул и выключился. Ничего больше не нарушило тишины. Даже беснующийся за окном город казался мелочью.
В едва освещённой комнате его глаза казались почти чёрными и бесконечными. Она молчала, не в силах сказать ни слова.
Его глаза, такие близкие, глубокие, почти гипнотизирующие; его горячее дыхание, касающееся её щеки и щекочущее шею; его руки, трепетно касающиеся её талии; эта ночь, пульсирующая за окном вспышками огней; эта тишина...
Тишина. Полная, благоденствующая, долгожданная тишина.
Лишь его вдруг сбившееся дыхание и бившееся его сердце под её ладонью. Нервно, быстро, страстно.
Она задрожала от его прикосновений, не в силах оторвать взгляд от его глаз, оказавшихся слишком близко. Её рука упиралась в подушки около его головы.
- Беви, знаешь, ты ведь послезавтра уезжаешь?
Она серьёзно взглянула в его чёрные глаза. Не дождавшись ответа, он продолжал:
- Так вот, я тоже еду в Берн.
- Едешь? - растерянно улыбнулась она, - Ты не шутишь?
- Должен же я когда-нибудь познакомиться с твоими родителями? - сошурился он, осторожно притягивая её к себе.
Она тихо рассмеялась.
Его сердце билось так близко, его голос звенел в ушах, его глаза вспыхивали чёрным огнём совсем рядом.
- Беви, - выдохнул он, осторожно притягивая её ближе и трепетно касаясь губами её губ улыбаясь.
Она обняла его голову руками, запуская пальцы в густые волосы, сдаваясь его чарам.
От него пахло корицей и ещё чем-то, неуловимым, только его. Так пахла только его кожа.
Где-то далеко пронёсся отзвук какой-то странный и напряжённый. Внизу кто-то нервно нажимал на автомобильный гудок.
Его сердце билось совсем рядом, совсем близко, его губы трепетно и страстно касались её кожи, сводя с ума.
Она уже ни о чём не помнила и помнить не хотела. В этом мире был лишь он. Томас.
Она была совершенно близко. И он почти ликовал, трепетно притягивая её к себе и ощущая под своими руками её подрагивающее тело. Это всегда его сводило с ума — эта её дрожь. Никто не дрожал от его прикосновений. Никто.
И никто не смотрит на него так, как она. Никто не улыбается ему так, как она. Ни у кого нет этого восторженно, детски-испуганного выражения, когда он её целует. Ничьё сердце не бьётся под ним так же. Ничьи прикосновения не сводят его с ума больше, чем её, робкие, осторожные, трепетные.
Она не останется в Сан-Франциско. Он это знал наверняка. Она уедет в свой чёртов Вадуц и оставит его здесь.
Просто работа. Просто город. Ничего личного.
Он с досадой зарычал, отгоняя эти мысли. Это будет потом. После. Когда-нибудь.
Сейчас ничего не важно.
От неё исходил жар, и он задыхался в этом жаре.
Лихорадочно прижимавшиеся губы и сбившееся дыхание. Биение его сердца под ладонью. Его чёрные глаза, вспыхивающие огнём совсем рядом.
Белоснежный потолок его комнаты. Они уже давно перебрались из гостиной. Распахнутое окно, в которое врывалась пульсирующая городская ночь. Его руки и губы, ищущие, ласкающие, жаждущие и трепетные. Аромат страсти, витающий где-то выше и пронизывающий, электролизующий тело, возвышающий.
Скомканные одежды, спутанные тела и биение, кажется, вырывающегося сердца, биение оглушающее, отзывающееся в каждой клеточке тела, биение лихорадочное.
Его сбивчивый шёпот, который она всё никак не могла разобрать, их срывавшиеся с губ стоны, переполняющие комнату. Его обжигающее дыхание, скользящее по шее, груди, лицу... Смазанные, нечёткие, неясные линии и звуки, превратившиеся вдруг в дрожащий в воздухе гул, его широкие обнажённые плечи, его голос рядом, над ней, везде, повсюду. Повсюду лишь он и чёрные, горящие неистовым огнём глаза.
Ощущать его каждой клеточкой тела, растворяться в нём. Подаваться вперёд и перерождаться. Каждый раз заново, феерично.
В его руках. В её руках.
Наедине с чувством.

Отредактировано Тиа (2010-05-27 20:09:42)

Ты попала как раз на тот момент, когда я исправляла эти и некоторые другие ошибки. Спасибо, Лин)

Ха-ха) Кто-то это всячески отталкивал? Не?
Я бы не назвала это так прямолинейно) Надо сказать, что намёки на существование сего действа были и до этого) Как никак, они почти полгода вместе живут(когда Томас соблаговолял явиться в Вадуц). И ой как вряд ли Томас сдерживал себя и они там только о философах рассуждали) Это лишь один из случаев и далеко не первый)
Утра не будет) Что-то когда я это писала, мне не хотелось расписывать ещё и это утро. Честно говоря, мне и сейчас ничего в голову такого не лезет, что можно было бы не назвать откровенной водой.