С утра она позвонила домой. Джен сообщила, что мистер Каулитц вернулся домой к четырём утра навеселе и приказал разбудить его в одиннадцать. У него совещание.
Она закрыла глаза. Куда катится этот мир? Куда катится её семья? У неё не хватает сил держать трещавшие швы.
На часах девять. Надо спуститься к завтраку, хотя бы появиться на людях. Если останется тут — либо Иво, либо Марко заметят её отсутствие.
Ей бы поделиться хоть с кем-то этой тяжестью на сердце. Этой немой тайной, которая скоблит сердце. Довериться бы кому-нибудь. Кому-нибудь, в ком бы она была уверена...
Надо спуститься вниз, надо показаться на глаза Иво и Марко. Чтобы не волновались.
Рассказать бы кому-нибудь... Поделиться клокочущим внутри чувством.
Если она не поднимется сейчас, через полчаса в дверь постучит Иво. И ей придётся придумывать предлоги. Ей бы ни за что не хотелось врать этому человеку. Не умела она врать этому человеку. Но и рассказать она тоже не могла. Не надо выносить сор из хаты. Это всё должно оставаться между ними двоими — ей и Томом.
А её тянуло рассказать всё Иво. Рассказать всё. Чтобы он знал о ней всё без остатка. Потому что он поймёт. Он поможет, он поддержит. Она чувствовала это. И была ему благодарна, что он не спрашивал её ни о чём. От одного её присутствия ей становилось спокойнее. Она ценила его общество. Быть может, выше, чем следовало...
Она швырнула телефон в сердцах. Проклятый Том! Как ему не стыдно!
Губы дёрнулись, мученически искривились. Она поднялась, бросая косой взгляд в зеркало.
После длительных уговоров, она заставила себя выйти из номера. Бессонная ночь в попытке дозвониться домой давала о себе знать.
Интересно, Том хорошо провёл вчерашний день? Выспался или нет? Утренний сон так полезен.
Она зашла в буфет, выискивая глазами итальянцев. У окна сидел лишь Иво. Уже с полчаса он сидел в буфете, то и дело бросая на вход встревоженный взгляд. Он уже было решил подняться и зайти к ней. Конечно, она могла проспать. Но внутренне он был напряжён. С ней творилось нечто другое.
Но когда он её увидел, эта встревоженность не ушла, а лишь усилилась. Она казалось такой измождённой, вымотанной, уставшей. Ему стало стыдно, что он вчера сорвал её поздно вечером. Марко бы и один не пропал, а он...
Он поджал губы. В глубине души, он знал, что причина в другом.
Она подошла к нему, села напротив.
- Вы не спали?
- Не смогла заснуть, - откровенно призналачь она, придвигая к себе горячующую чашку кофе.
Она удивлённо подняла взгляд на Иво. Он усмехнулся.
-Буквально пять минут назад я попросил подогреть завтрак для Вас. Не самое лучшее — начинать день с холодного завтрака.
Она благодарно улыбнулась ему, жадно припадая губами к спасительному напитку. Хоть что-нибудь должно выбить её из этого жуткого состояния.
Он облокотился о стол локтями. Будто осунувшееся за ночь лицо его выражало тревогу, которую она списала на тревогу о сыне. Но не только это занимало мысли Иво.
Он не смотрел на неё. Она спокойно пила кофе, наслаждаясь тишиной и его присутствием. Одной ей плохо. А с ним вроде как и нет ничего. Даже его молчание какое-то понимающее. Ни его молчания, ни его взгляды никогда её не тяготили.
- Как Марко? - тихо спросила она. Он медленно поднял голову.
- Ещё не просыпался. Я думаю, мы не сможем пойти на экскурсию сегодня, синьора.
- Хорошо, я скажу руководителю, что мы не пойдём.
- Но...
- Я... - она запнулась, взглянув на неё, - Вы знаете, я не хочу идти одной. Тем более я уже была в Чикаго.
Он с сомнением взглянул на неё. Но промолчал, сделав вид, что поверил ей. Кто из них был в Чикаго и может не идти, так это он.
Она виновато взглянула на него. Всё, что она сказала, было лишь отчасти правдой.
Она опустила взгляд и вдруг не выдержала:
- Я поссорилась с мужем. И сейчас мне не по себе, понимаете?
Она испуганно подняла на него встревоженный взгляд. Он молча кивнул.
- Это бывает. Никогда нельзя быть во всём согласным с другим человеком. Мы все разные. Вот мы с Марко уж насколько похожи, а ведь ссоримся — стёкла дрожат. Но мы семья. Мы держимся друг за друга. И вы семья. Вы обязательно помиритесь.
Она зябко приложила руки к горячей кружке. Как верно и хорошо он говорит. Конечно, они помирятся. Он прав. Что это она так распустилась?
Они семья. Они держатся друг за друга.
Она горько усмехнулась. Ах, ну да, они же семья...
Он уловил эту её улыбку. Нахмурился.
- Спасибо, - тихо произнесла она.
За весь завтрак она не притронулась к еде, выпив лишь три чашки кофе. Он следил за ней. Он давно уже всё съел. Он ждал её, чтобы вместе подняться на их этаж. Он заберёт завтрак для Марко. Его как раз разогревают.
- Вы ничего не съели.
- Я не голодна.
- Это вы так считаете. А ваш желудок через часа три передумает. Возьмите хотя бы с собой наверх.
Сегодня она не могла с ним спорить. Потому попросила завернуть и её завтрак.
Она зашла к Марко. Тот уже не спал, а сидел в кровати, читая. Когда они вошли, он поднял голову.
- Доброе утро. Вы были на завтраке?
Иво кивнул, подходя к столу.
- Дочитывай, одевайся и завтракай.
Внешне он был строг с сыном. Но Беренис видела между ними, пожалуй, единственное верное в взаимоотношениях между отцом и сыном. Она заметила, что Иво, в отличие от Тома, не выставлял всего себя в своей любви к сыну. Он трезво смотрел на вопрос воспитания, спокойно относился ко всем выпадам Марко, позволяя ему расти самосоятельным человеком, для которого отец — авторитет и идеал.
Марко шмыгнул носом, исчез на секунду под одеялом, высунулся, зашарил голой ногой под кроватью в поисках растрёпанных, латаных-перелатанных тапочек. Потирая сонно глаза, дошёл до стола, водя носом.
- Каша? - разочарованно протянул он, принюхиваясь, - Манная? - ещё грустнее произнёс он.
Иво пропустил его реплики мимо ушей. Беренис заинтереосованно следила за ними.
Марко тем временем умело и ловко заваривал себе кофе. Кулинария — это у них наследственное.
Марко повёл в её сторону глазами, улыбнулся.
- Вы завтракали? - тихо спросил он.
- Да, - рассеянно улыбнулась.
Иво усмехнулся.
- Три чашки кофе — это тебе не каша. На, ешь.
Марко сморщился: каши ему были клубоко противны. Он взглянул на отца, вздохнул тяжко и жалобно и сел за стол, с сомнением поглядывая на тарелку.
- Не отрава. Я уже съел и жив. И даже вкусно. Кушай, а то не оправишься.
- А я не болею, - заявил Марко.
Беренис тихо рассмеялся.
- Видали? Он не болеет уже, - усмехнулся Иво, оборачиваясь к ней.
Она улыбнулась...
Когда она вернулась к себе, она снова кинулась к телефону. Он уже должен был проснуться.
Но тщестно.

Автоответчик Тома:
С добрым утром. Как спалось? Замечательно? Когда продуешься и возьмёшься за ум, а не уязвлённое самолюбие, — снизойди позвонить своей жене, ибо она волнуется, если хочешь знать. Ты ведёшь себя хуже Генри!

Она оглядела тоскливым взглядом зал ожидания, уже не надеясь увидеть мужа.
Тома действительно не было. Даже не встретил, он даже не поинтересовался, когда подходит её поезд. И в какой день — тоже не спросил.
Она вдруг ощутила себя такой ненужной, что-то вдруг так скрутило внутри, что она едва сдержала невесть откуда взявшееся желание разреветься перед всеми.
- Синьор Каулитц вас не встречает? - тихо спросил Иво.
Она оправила футляр скрипки, перехватиля тяжёлую сумку, ответила рассеянно:
- У него много дел.
Иво почему-то усмехнулся, и вдруг уверенно взял из её рук её сумку.
Она ждала этого.
- Пойдёмте, - уверенно произнёс он, не глядя на неё, - Мы проводим вас до дома. Сумка у вас тяжела.
Он направился к выходу. Она ещё раз оглядела в последней надежде зал, но ничего не изменилось.
Генри прилетает через два дня. Как долго, как же долго.
Иво говорил мало в дороге. Лицо его было уставшим. За всё время, что они ехали, он не сомкнул глаз. Он спит неспокойно. Она не должна знать его мысли, его желания, вырывающиеся непроизвольно. Он боялся самого себя, потому крепился, чтобы не уснуть при ней.
Беренис рассеянно смотрела на выученную за годы дорогу к  дому. Марко внимательно и полувраждебно смотрел по сторонам. Раннее утро, их автобус был почти пуст. Они трое, вымотанные и уставшие, молчали, смотря каждый в свою сторону. Но все трое вместе.
Марко оглядел остановку. Когда они с отцом здесь были в последний раз, здесь было так темно, что ничего не разобрать. Теперь он внимательно разглядывал эту остановку и дорогу, ведущую к воротам, видневшимся где-то вдалеке.
Они молча ступили на эту дорогу. Беренис достала ключи, чтобы открыть калитку. С мягкой улыбкой пропустила их внутрь.
Ей очень захотелось, чтобы эти люди оказались в её доме. Этот замок, ограждённый от всего эти забором, этим лесом, будто был отделён от всего. Тому это так нравилось.
Иво спокойно оглядел сад, лужайку перед большим домом. Недавно выпавший снег покрывал её тонкой белой плёнкой.
Откуда-то появился сторож, мужчина лет сорока. Иво не расслышал, что ему сказала Беренис.
Вот и её дом. Дом, пожалуй, принадлежащий и ей. Двухэтажный особняк, выполненный с бесспорным вкусом и изяществом в лучших традициях современного архитектурного искусства.
Марко во все глаза глядел на дом, когда они подходили к нему.
- Вам здесь нравится? - спросила она.
С какой-то странной надеждой она взглянула на Иво. Он обвёл задумчивым взглядом дом.
- Да, пожалуй. Но слишком велик.
Она грустно улыбнулась. Да, он слишком велик. И слишком неприступен на вид. Слишком холоден, Иво прав.
Она вошла в дом, приглашая войти и их.
Она сняла шляпку, оглядела пустынный холл, глухой дом не отозвался на её появление, оставишь всё таким же неприступным и безмолвным.
Иво остановился на пороге, поставил её сумку на пуфик, поднял взгляд на неё.
Она тихо стояла перед ним, в прекрасном платье, глаза её были грустны и тревожны, но она улыбалась чему-то кроткой улыбкой.
- Мне бы хотелось пригласить вас на чай. Вы столько раз угощали меня, что я не могу отпустить вас просто так.
Иво кивнул в знак согласия. Марко блестящими глазами смотрел по сторонам разинув рот. Всё казалось ему роскошным и идеальным, абсолютно всё. В особенности его радовали картины, развешенные повсюду. Он подбегал к каждой и читал её название, написанное рукой Беренис внизу.
Их дом часто напоминал ей музей, где всё законсервированно и всё идеально и так красиво, что очень непохоже на реальную жизнь.
- Можете не снимать обувь, - торопливо произнесла она, - Я всё равно буду делать уборку!
Иво улыбнулся уголками губ, внимательно оглядывая всё. Он шутливо прикинул, что холл и лестница занимают ту же площадь, что вся их квартира. Ну, почти...
Где-то наверху скрипнула дверь, и на лестнице показалась совсем молоденькая девушка с щёткой в руках.
- Миссис Каулитц? Это Вы? Мистер Каулитц ни слова не сказал, что Вы приезжаете сегодня! Как Вы долетели?
Он горько усмехнулась. Иво поджал губы. Правильно ли он поступает сейчас, будучи в этом чужом доме? Что-то очень напряжённое в одной его атмосфере, в выражении её глаз и выражении лица этой девушки.
- Спасибо, Джен. Мы съездили очень хорошо: Марко призёр. Познакомься, это Иво и Марко Карерра. А Мисс Норверг помогает мне по дому.
- Мистер Каулитц сказал, что сегодня придёт поздно.
Лицо Беренис стало серьёзным. Она кивнула, отпуская девушку и медленно идя на кухню, попросив их подождать немного в гостиной.
Едва она зашла в кхню, как губы её задрожали. Она остановилась, невидящим взглядом смотря перед собой и прижав руку к губам. Она так ждала, что, когда она приедет, всё изменится. Он одумается, он поймёт, он её услышит. Но он даже не встретил её. Лишь просил сказать, что вернётся поздно. Как это не похоже на её Тома!
Она метнулась к шкафчику, торопливо заварила чай, вытащила чашки, сахарницу, печенье...
Они просидели совсем недолго, очень скоро Иво вдруг извинился, и они ушли.
Беренис долго стояла у окна в холле и смотрела на удаляющиеся фигуры, на закрытые ворота, калитку, пустой запорошенный снегом газон перед домом, прислушивалась к гнетущей тишине в доме. Потом медленно взяла сумку, поднялась к себе, обвела тяжёлым взглядом кабинет, тяжело вздохнула.
Распаковав чемоданы, она долго бродила по библиотеке, долго стояла у картины Иво. Потом резко развернулась, выскочила из библиотеки, метнулась к себе, раскрывая шкаф.
Что-то гнало её из дома. Настойчиво гнало, упорно, жутко, с нечеловеческой силой. Гнало в город, в шумный, в беснующийся город. Она снова придёт к нему, она помирится с ним, она наступит на горло своей гордости, своим обидам. Иво прав, они семья. Они, чёрт возьми, семья. И она поговорит с Томом. Так нельзя, так совершенно нельзя, как он не понимает?
Она лихорадочно собиралась, глаза её неестественно горели, с какой-то отчаянной придирчивостью она подбирала одежду, думала, что скажет мужу, когда придёт к нему. В голове было столько мыслей, столько невысказанного было за все эти дни, проведённые в Чикаго.
Она выскочила на улицу, судорожно вдыхая холодный воздух.
Послезавтра вернётся Генри от бабушки. К его приезду они помирятся.
И всё будет как прежде. У них будет семья. Как они оба мечтали.
Руки её дрожали, когда она открывала калитку...
Где-то неподалёку от делового центра, видимо, была авария, потому что трамвай вдруг поехал не по своему обычному маршруту, и она вышла, боясь, что он завезёт её совсем далеко от центра.
Ей страшно хотелось есть. Чая с Иво ей было явно мало.
Она свернула, вдруг оказываясь у одного из небольших ресторанчиков, где они с Томом когда очень любили бывать. Ещё до замужества.
Она остановилась около него, огляделась.
Всё дышало здесь воспоминаниями, всё говорило ей о Томе, всё говорило ей о прошлом.
Она зашла в ресторанчик. В конце концов, до делового центра осталось совсем ничего. Здесь частенько обедали сотрудники его фирмы по вечерам со своими жёнами. Здесь, говорили, просто божественная еда. Она была уверена, что не лучше, чем готовит Иво.
Она примостилась в углу, отгороженном плетёной ширмой от половины зала ресторана. Ей нужно было ещё подумать.
Будто выискивая ответ, она рассеянно обвела взглядом зал, впиваясь взглядом в каждую пару, сидящую за столиками. Когда с Томом так же сидели и они...
Взгляд скользнул по столикам. Она задумчиво остановила взгляд на парочке, устроившейся в углу зала.
Он, высокий, статный, сидящий к ней вполоборота, слушавший свою спутницу, машинально обнимая её за плечи.
Девушка, устроившись на его плече что-то щебетала ему, говорила, то и дело поднимала на него взгляд, нервно улыбалась и смеялась.
Взгляд остановился. Беренис ещё раз взглянула на них.
Что-то внутри сжалось. Эта поза, этот задумчивый мрачный взгляд, эти тонкие музыкальные пальцы, сомкнутые на плече девушки, дышащей ему в шею. Он мало обращал внимания на эту девушку, но молча позволял быть ей рядом с собой. Молча позволял ей смеяться, дышать в шею, смотреть в глаза. Молча слушал её сбивчивый разговор.
Она не узнала его даже когда он чуть повернул голову и чему-то улыбнулся ни к кому не относящейся улыбкой, опуская глаза. Девушка потянулась к нему, касаясь губами уголка его губ.
Дыхание перехватило. Беренис молча смотрела исподлобья на них. Музыка вдруг оглушила её. Внутри что-то замкнулось.
Раскалённый воздух прожигал лёгкие. И она не верила, не видела его, молча сидящего с какой-то девушкой в углу зала.
Тупая боль пронзила её, обожгла, испепелила её в секунду.
В этих чертах не было ничего его. Того, кого она знала. Это не мог быть он.
Эти жёсткие, резкие черты, этот холодный чёрный взгляд не мог быть его. Эта жёсткая усмешка на губах не могла принадлежать ему. Эти тонкие музыкальные пальцы, казалось, хищно вцепившиеся в чужое плечо не его... не могли быть его пальцами.
Это не мог быть он. Это не мог быть Томас, не мог!
Он не был им!
Официант, переминаясь с ноги на ногу, стоял рядом в ожидании хоть слова.
- Вы знаете мистера? - улыбнулся он.
Она вздрогнула, испуганно подняв взгляд на мужчину. Вмиг перекосившееся, бледное лицо, переполненные невыносимым отчаянием глаза.
- Нет, - холодно произнесла она, - Дайте, пожалуйста, счёт, - резко произнесла она, равнодушно и яростно бросая на изумлённого официант испепеляющий взгляд.
Он сидел в углу зала в пол-оборота и слушал чужую речь, обнимал чужое плечо и думал чужими мыслями.
Она снова взглянула на него, пытаясь придать лицу всё то же равнодушие и безликость. Пытаясь унять охватившую её дрожь, унять мучительную боль...
К этому человеку она не испытывала ничего. Лишь боль въедалась в сердце, вгрызалось, трепала, как собака, пилила тупой пилой и насмехалось над всем тем, что она испытывала к этому человеку.
Она так ждала их встречи...
Губы кривились, подрагивали, дыхание сбивалось, голова вдруг невыносимо заболела, будто раскалываясь на части. Внутри всё жгло, плавилось, обугливалось, разъедало невыносимо.
Официант подал счёт.
- Но вы же ничего не выпили, - учтиво произнёс он.
Это был молоденький загорелый человек, верно, испанец, с явным испанским акцентом и обворожительной улыбкой.
Она не видела ни официанта, никого, кроме него...
Она взглянула на юношу почти ненавидящим взглядом.
- Не всё ли равно? - резко произнесла она, торопливо, подрагивающими руками, протягивая ему банкноту.
Девушка обняла Томаса за плечо и начала что-то горячо шептать ему. Он молча слушал, смотря перед собой и мало уделяя внимания её персоне.
Он обнимал чужое плечо, смотрел чужими глазами и думал чужими мыслями.
Чужой. Не её. Не тот Томас, не тот! Не мог быть тем мужчиной, которому она отдалась всем сердцем.
Жёсткая обида, боль грызла её сознание, расшвыривая всю её душу, кромсая.
- Сдачи не надо, - дрогнувшим голосом произнесла она, ещё сильнее бледнея и вскакивая торопливо из-за стола.
Сердцебиение оглушало, виски ломило. Воздуха не хватало, а взгляд ни на чём не мог остановиться.
Кусая губы, она почти побежала к выходу.
И зачем-то обернулась.
Он смотрел на неё чёрным, серьёзным взглядом. Его губы дрогнули, скривились, лицо перекосилось на мгновение страшной гримассой. Опасное, угрожающее и беспомощное проступило в его чертах.
Ей показалось.
Она вылетела из кафе, шатающейся нетвёрдой походкой направляясь в сторону ближайшего угла и заворачивая машинально, не видя перед собой дороги.
Его чёрный жёсткий взгляд в пустоту. Его улыбка.
Вдох.
Его улыбка, не обращённая ни к кому, его опущенные подрагивающие ресницы.
Выдох.
Она снова куда-то свернула и застыла.
Та улица.
Самая кривая улица в мире.
То кафе, где они танцевали.
Горло свело судорогой. Плечи дрогнули.
Губы, целующие его губы.
Их первый вальс. Дождь. Лето.
Ей казалось, что она не сможет сделать и шагу. Не сможет вздохнуть.
Перенести. Пережить. Переползти.
Наверное, это всё правильно. Чего она ждала от него? Это всё верно, всё правильно, как надо.
Отчего же грудь так разрывает? Отчего же голова так невыносимо болит?
Машины медленно ползли по улице. Она не видела их. Она остановилась посреди улицы, непонимающе смотря перед собой.
Прохожие непонимающе оглядывались, проходили мимо и шептались. Но не останавливались.
Солнце слепило, невыносимо било по глазам, по лицу, по исковерканному, искромсанному чувству.
«Дороже тебя и Генри у меня никого нет. Это так хорошо, когда кому-то можешь отдать своё чувство»
Ключевое слово — кому-то.
Без разбору. Без раздумывания.
О чём он думал?
Лицо исказилось, губы скривились в странной усмешке. Плечи затряслись. Она рассмеялась, запрокидывая голову, страшным смехом.
Она так долго обдумывала, что ему сказать, чтобы помириться. Чтобы всё было как прежде.
А что же... Что же выстроить на пепелище? Что же?
Она знала, конечно, она знала. Но не верила. Не верила до конца.
А сейчас, когда она перед своими глазами увидела его, чужого, холодного, не её...
Зачем он женился на ней? Зачем? Зачем обманывал её это время? Зачем?
На негнущихся ногах она подошла к обочине, ловя такси. Рука её страшно дрожала, глаза были сухи, губы сжаты, лицо не выражало ничего.
С трудом она поймала такси.
Она не помнила дороги. Она смотрела куда-то вниз, на руки. На обручальное кольцо. И из головы не выходил его голос.
«Никто не держит!»
Она достала телефон, отключила его.
В холле Джен отшатнулась от неё, увидев её лицо. Беренис слабо улыбнулась и сказала, что у неё просто разболелась голова. Этот город такой шумный, он так её утомил сегодня. Она приляжет, и всё пройдёт. Джен сегодня может идти домой. Пусть отдохнёт.
Она отключила и домашний телефон. Дома стало абсолютно тихо, будто в вакууме.
Лишь когда за Джен захлопнулась дверь, самообладание окончательно покинуло Беренис. Она закрыла лицо руками, медленно садясь на ступеньки лестницы...
Через два дня приезжал Генри...

Отредактировано Тиа (2011-03-28 12:03:15)

Быть может, это ещё кому-нибудь здесь нужно.

«Когда он придёт, всё будет по-прежнему. Я буду всё та же...»
Она подняла голову, взглянула на картину, висевшую перед ней.
На сердце было так тяжело, что впервые за годы жизни с Томом она прибегла к старому методу: писать своим мысли на бумаге. Так легче. Так много легче.
«Он прав, у нас семья. Мы семья, мы должны быть семьёй.
Когда-то он мне казался идеальным, идеальным человеком, идеальным мужчиной. Господи, видела ли я его недостатки? Видела ли?
И если сегодня он вернётся всё так же, если он будет всё так же холоден. Я очень боюсь, что я не выдержу. Я этого боюсь. Я не хочу ссориться с ним сегодня. Я и видеть его не хочу сегодня. Я не хочу его видеть, что так странно.
Он придёт так же. И если придёт раньше, то снова сядет за газету или ноутбук, снова проглотит, почти не глядя, ужин. Будет ли рад моему приезду? Спросит ли о Марко? Звонил ли он Генри?
Генри он, конечно, звонил. Он любит Генри.
Но любит ли меня?
Господи, какие вопросы я задаю. Я не должна задавать такие вопросы, я просто не должна их задавать...»
Почерк был неровный, рука почему-то дрожала, но она старательно выводила буквы.
«Впервые сегодня появилась мысль о том, что брак не вечен. Что всё так хрупко и ненадёжно. Я устала. Я смертельно хочу уехать отсюда.
Как хорошо было даже в Чикаго. Если бы он отвечал на звонки. Сделал бы хотя бы иллюзию того, что всё ещё не потерянно.
Потяренно ли?
Мы семья. Иво прав: мы семья. Как же он во всём прав.»
Она подняла взгляд, снова вглядываясь в картину Иво. Непроизвольно она вспомнила глаза итальянца. И что-то кольнуло внутри, что сжало сердце, защипало глаза.
Ах, Иво, Иво! Как давно на неё никто не смотрел так. Да и смотрел ли? Во взгляде Тома она видела что-то другое, что-то более приземлённое, порывистое, почти необузданное.
Но во взгляде итальянца не было этого. Господи, на неё никогда так не смотрели!..
«Том... Том... Милый Том... Считаешь ли ты, что мы семья? Что ты думал, сидя рядом с этой девушкой? Ты ведь не думал о ней. Только это ещё меня сдерживает. Ты думал не о ней, а о чём-то другом. Даже рядом с ними ты думаешь о чём-то другом. Даже рядом с ними ты далёк. Ты далёк от человека, который сидит рядом с тобой. Ты и от меня далёк. Как мне знакомо это выражения лица! Когда я достучусь до твоего сердца? Достучусь ли?»
Она откинулась на спинку стула, закрыла глаза. На часах шесть. Он вернётся как минимум к полуночи. И сегодня она не уснёт, сегодня она его дождётся, она его обязательно дождётся, если даже он придёт под утро. Она просто хочет увидеть его глаза. Его выражение лица, когда он её увидит? Он обрадуется?
Ей бы хотелось верить, что он обрадуется.
Лист бумаги она сожгла и долго смотрела на пепел на блюдце.
Всё это пройдёт. Послезавтра приедет Генри. Милый Генри.
Она позвонила Генри, говорила с ним так долго, что потом даже с какой радостью думала, что Том подавится, когда увидит счёт. Она не могла наговориться с сыном, который ей радостно говорил обо всём, что произошло за день, говорил, что полчаса назад звонил папа. Генри так скучает по ней, он очень хочет домой.
Сердце Беренис сжалось.
Потом она приготовила самое любимое блюдо Томаса, накрыла на стол, оделась в лучшее платье и села с книгой, дожидаясь его.
Она его дождётся. И они поговорят. Они помирятся. Он будет в семье. А с кем он пропадает вне дома, прикрываясь работой, она знать не хочет. Это будет на его совсемти и только на его. И с сегодняшнего дня она больше не будет лезть в её жизнь. Хватит. Не доверяет — его право. Скрывает проблемы — его решение. Не берёт трубку — она больше не будет ему названивать. У него столько дел, ему, наверное, просто было некогда ответить ей.
Глубокая затаённая обида на мужа закралась в сердце, озладила чувство. Сегодня она не хочет его видеть. Но она дождётся его и встретит так, как должна встречать. А завтра она проведёт вечер, как он любит. С его друзьями. Послезавтра приедет Генри.
Они семья. Иво прав. Как же Иво во всём прав...