ЧАСТЬ I
Самое страшное одиночество,
это когда даже не хочется плакать.
Когда даже не хочется, чтобы тебя жалели.
Когда понимаешь-есть ты и есть мир.
И этот мир не с тобой. Ты - о д и н.

Третье утро.



Я плачу без слез и без звуков - это такая особая система дыхания, когда просто задыхаешься.
Тихо и без драматизма.

Мокро… Холодно… Болезненно… Сон тревожит резкий и душераздирающий звон будильника. Противно. Медленно сползаю с кровати… Волочу за собой остатки ночи.
Сегодня уже третий день.
Третий день, когда я просыпаюсь и не вижу, как ты трешь заспанные глаза.
Третий день, когда  за спиной не появляется твое отражение в зеркале.
Третий день, когда я сажусь за стол в одинокой кухне, которая не наполнена звуками твоей распевки, и просто курю за чашкой кофе, листая шершавые страницы журнала, с обложки которого на меня смотрят идентичные мне глаза.
Нас не разлучали с детства. А сейчас…
Сейчас ты  в больнице.
Сейчас ты слишком тяжело болен, чтобы иметь возможность быть рядом со мной. А я встаю в семь утра  вот уже третье утро, и еду к тебе, чтобы ты, проснувшись, не оглядел испуганно палату, не увидев в ней меня.
И мне совсем не трудно это делать.
Звонок телефона. Невольно вздрагиваю.
---Алло.
---Том?
---Да, Дейв, это я. Что-то важное?
---Да, Том. Важное.
Слышу нотки тревожности в голосе. Билл. Что-то с ним.
---Дэйв, что-то с  Билом?!
---Д-да.… Да, Том, он в больнице. Его простуда дала осложнение. У него воспаление легких.
Бросаю трубку. А в глазах темнеет.

Сначала было страшно. А потом отпустило. В тот день я приехал туда сразу же. Когда я вошел в палату, он спал. Ресницы чуть подрагивали. В вене игла – капельница. И я, в белом халате и медицинской маске…
Кто-то тронул меня за плечо.
---Вы Томас?
Оборачиваюсь. Врач. Бросаю взгляд на бейдж. Доктор Бергер.
---Да, я Томас Каулитц.
Берет меня за руку.
---Томас, пройдемте за мной. Нам следует поговорить.
---Да, конечно.
Иду за ним, опустив взгляд в пол. Апатия – ничего не понимаю.
Дверь открывается, доктор отходит, пропуская меня вперед. Потом входит и закрывает дверь, указывая мне на стул напротив его стола, а сам, обойдя рабочее место, садится. Снимает очки, трет переносицу, вновь одевает и поднимает взгляд на меня.
---Томас, Вы понимаете.… То, что с ним, серьезно.
---Д-да… Да, конечно. Я понимаю. Но ведь Вы вылечите его?
---Понимаете, болезнь слишком долго протекала. Но мы делаем все, что можем.
---Доктор Бергер, если дело в деньгах…
---Томас, о каких деньгах может идти речь, если мы говорим о жизни человека?
Смущаюсь.
---Простите… я не хотел Вас обидеть…
---Отбросим в сторону извинения. Сейчас нашла главная цель – спасти ему жизнь.
---Да, конечно…
---Можете идти. Я только хотел поставить Вас в известность…
Встаю и иду к двери, не оборачиваясь. Уже касаюсь металлической ручки, как слышу за спиной голос лечащего врача.
--- Он звал Вас, Том. Когда его привезли.
Стою, все так же не оборачиваясь. В горле появляется комок.  Отвечаю.
---Я буду с ним, доктор Бергер.
И быстро выхожу из кабинета.

Сейчас уже не страшно. Уже не так. Я даже не плакал. Ни разу. Из глаз не выкатилось ни одной капли соленой жидкости… Почему? Может, я просто вырос. А, может, я просто смирился с тем, что каждый день вижу своего брата с иглой в вене, бледными губами и опустошенно-усталым взглядом.
Теперь я третье утро встаю под громкий звон будильника, забрасываю в сумку все необходимое. Но каждый раз, перед тем, как ехать к тебе, я заглядываю в цветочный магазин и покупаю наш любимый с тобой жасмин. Наша жизнь пахнет жасмином со знакомым привкусом яблочного пирога.… С детства.

Около нашего дома в Лойтше растут  кусты жасмина.
Мы лежим на траве и смотрим  в небо.
Я вдруг смотрю  на тебя и понимаю, что мы так близки, а я даже не знаю ответы на простые вопросы... Тогда я поворачиваюсь  набок, облокотившись на локоть, и спрашиваю:
---Билл, а что ты любишь?
Ты широко распахиваешь  глаза и, улыбнувшись, обезоруживаешь меня своим ответом…
---Я? Я люблю мир, воду, улыбки, понимание, жизнь, прикосновение, нежность, смех, слезы, музыку, медленный танец, поцелуи, фильмы, отношения, прогулки по рельсам, звездное небо, луну, сильный ветер, брызги, пожар, снег, газонокосилки, сопение, тень, арбуз, грусть, мороженое, одиночество, росу, тепло, зеленый чай, молчать, смотреть в глаза, мечтать, любить, гладить мочку уха, нюхать, чихать, кекс, воск на руках, отпечатки ног на снегу, улыбаться во сне, теплый рассвет, дождь, пульс, люблю искать приятное и красивое в мелочах, знакомиться с новыми людьми и спать на маленькой подушке. А еще я люблю жасмин, мамин яблочный пирог и тебя!
Я смеюсь, и ты, тоже заливаясь смехом, шепотом мне говоришь:
---Том, ты знаешь, мне кажется, я бы отдал жизнь за аромат жасмина и вкус маминого яблочного пирога! Веришь?
Подмигиваешь и опять звонко смеешься.
Верю. Конечно, верю. Ты всегда такой по-детски непосредственный.

Третье утро. Направляюсь в ванную, поскорее к воде. Смыть боль и грязь фальшивого Берлина. Я ненавижу этот город, а ты… ты его жалеешь. А Берлин… он ненавидит меня.

На улице зима. Мы сидим в парке. Я смотрю на тебя, а ты ловишь губами снежинки.
С ненавистью оглядываю снежные шапки домов и, почти не разжимая губ, произношу:
---Ненавижу этот город. Ненавижу его вульгарность и пошлость.
Ты кидаешь взгляд на меня, а потом опускаешь взгляд в землю, и тихо-тихо говоришь мне:
---Ты просто не понимаешь его, Том.
Удивленно смотрю на то, как ты веткой вычерчиваешь на покрытом снегом асфальте узор, понятный только тебе.
---Я?  Я не понимаю его?
---Да, Том, не понимаешь. Ты не представляешь, как ему надоели люди, которые не уважают его и считают, что им все простительно. Надоели бесконечные вереницы машин, которые отравляют воздух, новостройки, которые появляются как гнойники на теле. Берлин слишком стар. Настолько, что в нем больше нет любви и ненависти. Он стоит незыблемо и угрюмо вздыхает, смотря, как бестолково мы все суетимся… Берлин болен… Людьми. Ему было бы хорошо, если бы нас всех не было. Он просто хочет, чтобы мы оставили его в  покое.  Его  нельзя жалеть. Нужна только толика понимания и осознания всего. Но никто не способен на это, и я в том числе. Мы живем мало, а еще – мы эгоистичны. Мы оставляем за собой шлейф злости и грязи. Берлин тоже умеет мечтать. Он мечтает – а мне страшно.
Все мы чужие и у нас нет дома, а то, что мы привыкли считать таковым лишь иллюзии. Город устал...
Завороженно слушаю, удивленно воззрившись на получившуюся картинку под ногами брата.
---Ты ведь ничего не понял, Том?
Усмехаешься.
---Да ладно, Том. Забудь. Пошли.
Руки в карманы – и ты бредешь вперед по аллее, освещаемой светом фонарей…А я заворожено иду позади, пытаясь поймать этот еле заметный запах мечты.

Закрываю льющуюся из крана воду. Поднимаю на зеркало глаза. А на меня смотришь ты. Волею судьбы мы близнецы…
Никогда не думал, что за три дня можно превратить взгляд, мерцающий искрами любопытства и жажды жизни, в усталый, видящий жизнь в черно-белом цвете. Черно-белый мир. Черно-белый дождь. Черно-белое небо. И любимые карие глаза брата. Единственное, что еще сохранило краски в моей жизни. Меняющие свои оттенки в зависимости от событий…
***
---Том! Прекрати так себя вести!
---Как? Как, Билл? Прекратить запрещать тебе пить столько алкоголя?
---Том! Я не ребенок уже!
---А ведешь себя именно так!
В твоих глазах искорки гнева и откровенной ярости. Глаза цвета виски в бокале, который сжимает твоя рука.
***
---Том, ты очень плохо чувствуешь себя?
---Билл, не переживай, у меня просто болит голова…
---Тебе принести что-нибудь?
---Нет. Все в порядке. Просто сядь рядом.
В твоих глазах нежность и откровенный страх. Что разлучат. Что будем отдельно. Глаза, цвета языков пламени в камине комнаты…
***
---Том, смотри… эти деревья умирают, да?
---Билл, это просто осень.
---Ну и что? Они ведь умирают…
---Они умирают, чтобы воскреснуть.
Широко открываешь глаза и восхищенно следишь за тем, как кленовый лист описывает в воздухе круг и падает на мокрый асфальт.
В твоих глазах искорки любопытства и восхищения этим  временем года. Глаза цвета осеннего вальса.

Опираюсь руками на раковину, опуская взгляд.
Выхожу из ванной. Бросаю взгляд на часы. Еще три часа до того, как ты проснешься. Я могу не спешить.
А теперь одеваться.
Ищу на кресле брошенную одежду. Я уже перестал следить за тем, что ношу. Это не важно сейчас. Хватаю первую попавшуюся футболку, неаккуратно брошенную на пол. И вдруг замираю. Это твоя. Я часто нахожу твои брошенные вещи в неожиданных местах. Первая ассоциация к тебе – это беспорядочно брошенная одежда, непонятно где стоящая косметика, фен на кровати, тушь на столе кухни…

---Билл, если ты не прекратишь разбрасывать свои вещи, я тебя больше не впущу в номер!
Заливаешься звонким смехом.
---Не смеши меня, Том! Ты без меня не сможешь!
---Ах, так? Я не смогу?!
Беру подушку и кидаю ее в твою сторону, попав прямо в лицо.
Смеюсь.
Широко распахиваешь глаза, в них видны искорки смеха.
---Ну, все, Том! Тебе конец! Я…я… я сейчас обижусь!
Улыбаюсь.
---Билл, не обижайся…
---Почему?
---Ну, вот просто, не обижайся.
Опять заливаешься довольным смехом.
---Вот так! Я же сказал, что ты без меня не сможешь! Не то, что день, даже минуту!
---Засранец! Ну, все, мелкий! Сейчас же убирай свою косметику с моей кровати!
---А вот и нет.
Показываешь язык.
Еще одна подушка попадает тебе прямо в нос.
Чихаешь.
Обиженно отворачиваешься.
Подхожу и сажусь рядом.
Вдруг резко поворачиваешься и, толкнув меня на кровать, наваливаешься сверху.
Победно сверкаешь глазами, лежа на мне.
---Ну и кто победил, а, Том?
Дую на твою челку так, что она через секунду опускается, закрыв твои глаза.
---Билл, вставай сейчас же и убери косметику!
Нехотя слезаешь с меня и обиженно произносишь, надув губы.
---Ну ладно, ладно…
И шепотом добавляешь:
---Ты еще не видел, что на кухне творится…
Резко поворачиваюсь и уже открываю рот, чтобы начать читать очередную лекцию, как ты откидываешь голову назад и громко смеешься.
---Я пошутил, Том… Пошутил…
И опять шепотом:
---Наверно…

Бережно касаюсь футболки, заворожено глядя. Подношу к лицу, чувствуя любимый мною аромат - Clive Christian’s Imperial Majesty. Парфюм разлит в уникальные флаконы, изготовленные из чистейшего горного хрусталя. Горлышко  обрамлено в золотую фольгу, а крышка декорирована бриллиантами весом в пять карат. Ты всегда любил роскошь. А я всегда любил этот аромат… смешанный с только тебе присущим запахом.

---Билл, какого черта ты в моей футболке?
---Прости, Том…я… просто…
---Что-то случилось?
--- Нет, просто так безопаснее... Чувствую себя безопаснее.
--- Ты чего-то боишься?
--- Нет… то есть да…
---Чего?
--- Что когда-нибудь наши пути разойдутся, и ты бросишь меня одного утопать в фальши и кокаиновых дорожках.
Сажусь рядом, беру руку брата в свою и отчетливо произношу:
---Билл, никогда.… Слышишь? Никогда ты не останешься один. Ты веришь мне?
---Да.… Да, я верю, Том.

Словно наваждение.
Отбрасываю футболку.
Руки дрожат.
Одеваюсь.
Все как всегда: широкая футболка, любимые голубые джинсы. Подхожу к зеркалу, пытаясь одеть кепку. Готово. Еще несколько минут смотрю в зеркало. Обычно ты появлялся сзади, презрительно морщил носик и начинал говорить…

---Том, как ты это носишь?
---Я же не спрашиваю, как ты можешь ходить с тонной косметики на лице, ведь так?
Поправляю кепку.
---Вот если бы ты разрешил… Я бы давно сделал из тебя человека.
---А сейчас я кто?
Усмехаюсь.
---Сейчас…нуууу.… Нет. Ты и сейчас человек, просто ты одет ОЧЕНЬ странно…
---Билл, я начну одеваться как ты только тогда, когда ты прекратишь наносить на свое лицо столько грима.
Твои глаза любопытно загораются.
Я быстро продолжаю:
---Умерь свой пыл, Билл. Я пошутил.
Уголки губ опять обреченно опускаются.

Направляюсь по коридору к входной двери. Долго пытаюсь понять, что мне сейчас надо сделать. Минут пять провозившись с замком, касаюсь дверной ручки.

---Том, не уходи! Прошу тебя!
Ты на коленях цепляешься за мои джинсы, тушь размазана по всему лицу.
---Отцепись, Билл! Я столько раз просил тебя не вести себя так на людях! Я столько раз просил тебя не пить столько!
---Том! Я больше никогда не буду так! Никогда! Слышишь?! Не уходи… не оставляй меня одного! Том, прошу тебя…
Касаюсь металлической дверной ручки и выхожу. А за спиной все еще слышу громкие всхлипывания.

Вздрагиваю.
Выхожу.
Зимний Берлин встречает еще не убранными гирляндами праздничной атмосферы, окутывая холодом и проникая глубоко в сердце. Поземкой по застывшей дороге, стеной над замершим  городом плыла, летела, кружила метель.
Метель... С прошлой зимы позабытое слово. Исчезли краски, переплавившись в неяркие полутона серого. Серое на белом, белое на сером. И не понять, где кончается земля и начинается небо. Метель.
Впервые за все это время зима в Берлине – это не опоздавшая осень.

Сидишь на подоконнике, смотря в распахнутое окно.
---Тооом…
---Да, Билл?
Сижу в кресле, перелистывая страницы книги.
---Том, а ты не боишься зимы?
---Я? Почему ты так решил?
---Не знаю…
---А ты? Ты боишься?
---Да.… Очень…
---Почему?
---Зима отнимает жизни, превращая их в тень…

И теперь по привычке.
Сажусь в машину, завожу мотор, торопливо постукивая по рулю пальцами.
Сначала за цветами.
За несколькими веточками жасмина…
---Том, достань мне вон тот цветок…
Подпрыгиваю, дотянувшись до верхней ветки.
---На, держи.
Подносишь к носу. Вдыхаешь.
Вдруг быстро опускаешь руку, зажав в ней цветок жасмина.
На носу смешные пятнышки пыльцы, вдруг морщишься и чихаешь.
Смеюсь.
---Еще сорвать, Билл?
Грозно смотришь на цветок в руке и бросаешь на землю.
---Вредный цветок.
Невольно улыбаюсь.
Билл, какой ты все-таки ребенок…

Захожу в магазин и выбираю несколько веток.
Подхожу к прилавку.
--- Заверните их, пожалуйста.
Продавщица, широко улыбаясь, вкрадчиво спрашивает:
---Вы уже третий день приходите. Для девушки цветы?
Бросаю яростный взгляд. Причем тут девушка?
---Нет, брату. Сколько с меня?
Удивленно взглянув на меня, медленно произносит:
---Два евро.
---Спасибо.
Громко хлопнув дверью, выхожу.

А теперь к брату. Теперь к нему.
Опять сажусь в машину. За окном неоновые отблески витрин, вены автострад…

Едем в машине.
Смотрю  на дорогу, изредка бросая взгляд на зеркало.
Вижу в нем твое отражение.
Улыбаюсь.
И ты тоже.
---Том, что ты улыбаешься?
---А ты?
---Я?
Пытаешься стереть с лица улыбка.
---Да, ты.
Ухмыляюсь.
---Я не улыбаюсь.
Делаешь серьезное лицо. А потом продолжаешь:
---Том, прекрати так на меня смотреть!
Смеешься.
Я тоже не выдерживаю и смеюсь.
---Том,  я счастлив…
Касаешься рукой моих пальцев на руле.
---И я, мелкий. Я тоже счастлив.

Жму на тормоз. Пытаюсь припарковаться. Минут через 5 выхожу из машины, и направляюсь по направлению к больнице.
Это белое кирпичное здание, с небольшими окнами.
Прохожу, получая пропуск. Уже привычным действием надеваю халат и маску, поднимаюсь на третий этаж и ищу палату №384.
Перед тем, как открыть дверь, бросаю взгляд на часы. Еще рано. Ты еще спишь.
Тихо открываю дверь и прохожу в палату.
Бледные губы что-то шепчут во сне, а ресницы подрагивают. Рука крепко привязана, чтобы ты во сне не вытащил иглу из вены. Капли лекарств медленно стекают по трубке, пытаясь подарить тебе жизнь.
Ты такой же, как просыпаешься дома, утром… только нет той болезненной бледности и опущенных уголков губ…
Тихо прохожу  в твою комнату.
Раскинув руки и сбросив подушку на пол, ты сопишь, чему-то улыбаясь во сне.
Сажусь рядом и щекочу твою ладонь.
Реснички вздрагивают, и ты открываешь глаза.
Губы расплываются в счастливой улыбке.
---Тооом…
Ты протягиваешь эти слова, зевая.
---Как тебе спалось, мелкий?
Вдруг распахиваешь глаза и тихо-тихо шепчешь:
---Том, ты не поверишь! Мне снился ты!
Потом прикладываешь палец к губам и произносишь:
---Только тссс, никому, хорошо?
Улыбаюсь, но потом хмурю брови и серьезно говорю:
---Хорошо, Билл, я никому не скажу.
Щуришь глаза, улыбаясь, а в них отражаюсь я.
---Том, как хорошо, что ты всегда рядом.
--- Как хорошо, что всегда рядом ты, Билл…

Сижу, наблюдая, как длинные ресницы отбрасывают тени на скулы, а губы беззвучно что-то шепчут.
Наклоняюсь и кладу голову тебе на грудь.
Мне так плохо без тебя, Билл…
Когда ты был дома, я мечтал о тишине.
А теперь я хочу, чтобы ты, как обычно, разбудил меня грохотом в ванной, разбитой вазой или твоей любимой песней с утра.
Внезапно чувствую, как ты шевелишься и кладешь руку мне на волосы, и медленно проводишь ладонью.
Братишка.… Пытаешься меня жалеть…
Поднимаю голову, сжимаю твою руку в своей.
---Как ты, Билл?
Морщишься, видно, что сил у тебя почти нет.
---Все хорошо, Том… Ты опять тут… Ты вообще спишь?
Слышу обеспокоенные нотки в твоем голосе.
---Не переживай, мелкий… Главное, ты выздоравливай… хорошо?
---Конечно, я обязательно скоро выздоровлю, и мы пойдем гулять и подкидывать верх осенние листья, правда?
---Конечно, Билл! Обязательно! Мы съедим столько твоего любимого мороженого, сколько ты сможешь!
В горле комок. А в глазах щиплет. Нельзя плакать.
---А еще… А еще… Том, а еще мы с тобой будем читать книгу под одним пледом, да?
И твой голос звучит рвано, тоже хочешь плакать…
---Да, Билл, конечно! А потом мы пойдем гулять под дождем, хочешь?
---Да! А еще мы попросим маму сделать нам пирог, правда?
---Обязательно! Кстати…
Беру с табуретки жасмин и протягиваю Биллу.
---На, мелкий, это тебе!
Глаза распахиваются и на губах счастливая улыбка.
Будь всегда таким, Билл…
---Том! Спасибо. Так здорово! Спасибо тебе… Том, ты так устало выглядишь.… Не надо приезжать так рано, слышишь?
---Билл, прекрати, ты не будешь тут один!
---Спасибо… я даже не знаю, чем я могу тебя отблагодарить…
---А я знаю! Ты выздоровишь – и этим меня отблагодаришь! Ну а пока еще далеко до того, как ты выздоровишь, можешь поцеловать старшего брата!
Подношу палец к щеке, показывая.
Улыбаешься и чмокаешь в щеку.
---Спасибо тебе, Том.
Плеча кто-то касается. Доктор Бергер.
---Томас, ему нужен отдых. На сегодня достаточно, он сейчас примет лекарство – и ему надо уснуть.
---Да-да, конечно…  Билл, ты обязательно выздоровишь! А завтра ты проснешься – и я опять буду тут…
---Том, ты будешь звонить?
---Конечно, мелкий! Я вечером позвоню тебе, и мы будем разговаривать всю ночь! Ты только лечись, хорошо?
---Хорошо, Том…
Выхожу быстрым шагом, сдерживая слезы. Потом поворачиваюсь к окошку, пытаясь возобновить улыбку на губах и машу рукой.
Брат, с трудом найдя силы, привстает на колени и кладет ладошку на стекло. С другой стороны я делаю тоже самое. Улыбаемся несколько мгновений. Я отрываю руку и еще раз обернувшись, машу рукой вновь.
До завтра, братишка…
Только выздоравливай..!
Только выздоравливай… прошу…

ЧАСТЬ III

Я знаю, что такое безразличие - это заброшенные в дальний угол фотографии, стёртый номер телефона, лёгкая раздражительность, циничная улыбка при встрече. И никому не нужный вопрос: "КАК ДЕЛА?"

Воспоминания могут быть хрупкими.
Время - оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их
сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта…

---Вот такая вот моя история.
Я стряхнул пепел с сигареты и воззрился на девушку прямо перед собой, которая около часа назад присела к моему столику.
---И ты летал к нему?
---Да. Это было три года назад.
---И неужели он даже не извинился?
---Он просто сделал вид, что ничего не произошло.
---Ты скучаешь по нему? Спустя шесть лет?
---Да. Я скучаю по нему. Я понял: время… оно не лечит…Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта..И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль... и новую жизнь…Время - плохой доктор..Заставляет забыть о боли старых ран, нанося все новые и новые..Так и ползем по жизни, как ее израненные солдаты...И с каждым годом на душе все растет и растет количество плохо наложенных повязок...
---Мне жаль тебя.
---А я себя не жалею. Этот роман допишет жизнь. Я уверен.
---Неужели он даже не подал виду?
---Мелинда, он попытался не подать виду. Он женат и у него ребенок. Он назвал сына Томом. А еще я знаю, что он слишком хорошо помнит дуновение с запахом перечной мяты, мои грубоватые от игры на гитаре подушечки пальцев и нежность в глазах. Он видит меня во сне. Я просто знаю. Это просто моя  маленькая месть. Так будет всегда. До тех пор, пока он не поймет, что наша жизнь – на двоих. И смерть – она тоже на двоих. Здесь нет Я, здесь только Мы…
---Я не понимаю его, Том. Почему так произошло?
---Он не смог сломать стены стереотипов, построенных обществом. Он не смог нарушить главное правило своей жизни: неправильно – значит плохо. Так думаю я. А, может, все намного легче, и он просто меня не любит.
Усмехаюсь.
---Три года. Том, прошло три года. И он ни разу после этого не позвонил?
---Он прислал мне одно сообщение. На электронную почту.
---И что там было?
---Три слова: «Я буду помнить»
---Ты думаешь, он вернется когда-нибудь?
---Он обязательно вернется, Мел. Когда-нибудь. Когда замерзнет в Лондонском тумане, или поймет, что его следы на снегу уже не напомнят о прошлом, как он мечтал. А, может, тогда, когда так же, как и я, будет пить кофе в кафе на краю города, листая страницы глянцевого журнала и осознавать: не греет.
---Эти фотокарточки…. Ты всегда носишь их с собой?
Мел разложила старые фотографии на столе.
---Почти. Почти всегда. Я просто хочу, чтобы он был рядом. Хотя бы на фото.
---Он такой счастливый здесь. Он любил зиму?
Мел подвинула ко мне фото. На ней Билл восторженно закрыл глаза, чувствуя, как снежинка тает на его губах…
---Он всегда любил осень. А зима – это просто месть Берлина нам, так он говорил.
---Месть за что?
---За шлейф грязи и мерзости.
---Ты слишком любишь своего брата.
Мел улыбнулась, опустив глаза.
Я усмехнулся.
---С чего ты взяла?
---Просто твой голос… В нем чувствуются нотки бархатной нежности.
---Ничего подобного.
Я фыркнул.
---Очень даже чувствуются.
Мел засмеялась, запрокинув голову назад.
---Знаешь…так смеялся он…
---Том.… Прости…
---За что? Не переживай. Все отлично.
Я попытался улыбнуться.
---Он вернется, Том, увидишь. Сколько тебе сейчас лет?
---Мне? Двадцать два.
---У тебя еще все впереди, Том. Я знаю…
Мел взглянула на часы.
---Прости. Мне пора. Я была очень рада поговорить с тобой.
---Мне тоже очень было приятно, Мел. Спасибо, что выслушала меня.
---О чем ты говоришь? Это была интересная история…
---Да, порой жизнь играет очень интересно. Прощай, Мел. Может, еще встретимся.
---Да, когда-нибудь.
И девушка быстрым шагом вышла из кафе проклятого Томом Берлина.
Тот тоже встал и вышел на улицу, прищурившись от ярких солнечных лучей.
---Да.… Прости, Берлин, я никогда не понимал тебя так, как мой брат. Но я верю. Однажды осенним вечером он вернется. Ко мне. Судьба расставит всё по полкам, но нужно время.