Глава 20
Если вообще существует наслаждение,
и им можно пользоваться, живя,
то жизнь - уже счастье.
(Джованни Джакомо Казанова «Мемуары Казановы»)
К обеду разыгрался шторм, покинуть гостиницу удалось только под вечер. Почти весь день они провели на небольшом диванчике у камина.
Для Билла фрау Марта, пожилая хозяйка отеля, всегда держала свободной особенную комнату, а если лучше присмотреться, две. Они не значились как номер, и никаким другим постояльцам никогда не сдавались. Во вторую комнату можно было попасть только из первой. Она была совсем небольшой, так что в ней едва помещалась полуторная кровать и шкаф. Первая же представляла собой подобие гостиной и была оформлена в английском стиле. На огромных окнах висели тяжелые шторы, темная кожаная мебель не давала особенно развернуться, но, если не закатывать танцы, а устроиться в кресле, на диване или на ковре перед камином с одной из книг, коих было огромное множество на полках по периметру, в этой комнате можно было очень уютно провести время.
Вглядываясь сейчас в свое слабое отражение на лобовом стекле, Том слушал мерное дыхание задремавшего Билла и вспоминал, как чуть больше часа назад лежал на том диванчике, и прижимал своего гения спиной к своей груди. Проведенные без него три недели казали далекими и забытыми, а события двухдневной давности - и вовсе страшным сном, трагическими сводками из новостей не о них.
Теперь же с возвращением в город реальность постепенно накатывала на Тома. Щетки, очищая зону для обзора, мелькали перед глазами, а в голове, как снег за окном, проносились мысли. За последние три дня его жизнь перевернулась не один раз, но подумать над этим он никак не решался, да и слишком много противоречивых эмоций и чувств боролись в нем между собой, чтобы появилась возможность ухватиться только за одну мысль и обдумать ее. Сейчас он прокручивал в голове почти каждую минуту знакомства с Биллом, пытаясь переосмыслить его поступки и слова и понять их, но все выводы, к которым он приходил, сводились к одному – что бы ни делал Билл, он всегда думал о нем, о Томе. Критиковал ли его работы, тыкая носом в ошибки, отказывался ли от отношений, держа Тома на расстоянии, хотя сам хотел быть рядом… уезжал ли, зная, что времени у него, может быть, уже нет, ради того, чтобы у Тома было будущее.
О последнем факте Том начал догадываться, увидев его записку на кухне, но окончательно убедился, как только узнал, где Билл. Не было ни одной веской причины уезжать, никакой необходимости, но, зная Билла, «эгоистичного», «самовлюбленного», упрямого и решающего за других, не оставалось сомнений в том, зачем он это сделал.
Том сжал зубы и свел брови, прикрывая глаза, как от сильной боли, пользуясь тем, что Билл не видит его лица. Будущее… Какое без Него может быть будущее?.. Он, не задумываясь, обменял бы свою жизнь на Его или разделил бы отведенные ему годы на двоих.
Хотя они и без того были поделены: их жизни уже связаны и будут длиться ровно столько, сколько длится Его жизнь. Они живут, пока живет Он, что будет потом - не имеет никакого значения, потому что «потом» уже не будет ни для одного из них. От этой мысли почему-то стало легче, и Том, как никогда раньше, почувствовал себя живым. Даже хорошо, что он не знает, как долго это будет длиться: неизвестно сколько – значит, почти бесконечно.
«Как же я соскучился по тебе», - вспомнилось ему, как он скользил губами вдоль длинной шеи и прижимался к его волосам.
«Я тоже безумно по тебе скучал», - Билл откинул голову на его плечо, жмурясь от удовольствия и переплетая их пальцы.
С того момента, как они снова встретились, он ни на секунду не отходил от Тома и каждый раз старался незаметно коснуться хотябы кончиками пальцев, закусывая губу и пряча счастливую улыбку. Он скучал не меньше, а, может быть, больше Тома, ведь у него не было конкурсной работы, которая могла бы помочь ему забыться и хотябы на время отвлечься от постоянных мыслей. И сообщений от Тома у него тоже не было. Поэтому Том и сам ни на секунду не оставлял его, обнимая, целуя, давая почувствовать, что он, наконец, рядом.
Так много хотелось спросить у него теперь, когда Том был уверен, что он расскажет, а не уйдет снова от ответа…
«Можно я кое-что у тебя спрошу? Только не злись, ладно?»
«Конечно, спроси, - Билл улыбнулся и поднес его руку к губам. – Я не хочу, чтобы у нас в разговорах появились табу. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно. Не хотелось бы, чтобы у нас в будущем все темы сводились к одной, но это не значит, что есть какая-то запретная тема».
«Ты ведь в первый день знакомства сказал мне правду, когда говорил, что пришел не учиться, а учить? Ты пришел найти ученика?»
«Да, - и короткий тихий вздох в ответ. – Мне не хотелось, чтобы все, что я умею, пропало зря».
«А почему я? Случайность, как и тот поцелуй?»
Билл снова легко улыбнулся и коснулся губами его ладони.
«Случайность только то, что тот, кого я захотел учить, и тот, которого я хотел целовать, – один и тот же человек».
«То есть это два независимых факта?» – это было скорее утверждение.
«Да, - он слегка повернул голову и серьезно посмотрел в лицо Тому. – Я говорил тебе, что наши отношения не зависят от твоих успехов, как и если бы был кто-то, кого я посчитал бы более способным… Я учил бы его».
Том ответ глаза, не зная, как реагировать на его слова. С одной стороны, его радовала честность и объективность Билла, как и то, что он заслуженно получил такого учителя. С другой - непонятная ревность неизвестно к кому неприятно кольнула: если бы он не был таким талантливым художником, не с ним, а с кем-то другим Билл проводил бы время сутками, кому-то другому показывал бы свою студию и, может быть, кого-то другого брал бы за руку, обучая держать кисть.
Билл, как будто прочитав его мысли, улыбнулся и сжал его пальцы своими.
«Тебя обидели мои слова?»
«Не то чтобы… Просто для тебя искусство важнее людей…»
«Не людей…. Важнее моих чувств».
Том перевел на него взгляд.
«Но почему, Билл?»
На этот раз Билл отвел глаза, и Том прочитал ответ на его лице.
Билл привык считать, что его чувства ничего не значат, потому что могут закончиться, не успев начаться. Только то, что останется надолго в этом мире, имеет значение, Билл не мог позволить себе тратить время на того, кто не сможет воспользоваться его умениями. Том вздрогнул, осознав, насколько маловероятным было то, что этот Билл, держащий при себе свои чувства и с трезвой головой выбирающий, кому передать свои знания, позволил себе «забыться», поставив под удар все, чему научил его, позволив себя любить. Раньше их отношения казались собой разумеющимися и естественными, сейчас же Том понял, насколько ничтожным был этот выпавший ему шанс.
Он прижался губами к виску Билла, даже не целуя, а просто касаясь. Билл действительно очень сильно любил его.
«Расскажи, про твое «Сегодня»… - Том решил сменить тему, но почувствовав, как Билл слегка вздрогнул, пожалел, что задал этот вопрос. Он хотел перевести разговор на то, что любит Билл, на живопись, но выбрал не самую удачную работу для этого. – Если неприятно, не вспоминай, не знаю, зачем я спросил, это не имеет сейчас значения».
«Нет, все в порядке. Просто это долгая история…»
«Мы никуда не спешим, но если тебе тяжело, лучше не надо».
«Нет, думаю, теперь я должен многое рассказать тебе… Это было после того, как я узнал, что моя мать… в общем…» - он замолчал.
«Как ты узнал?»
«Арчи сказал, но не сразу. Мне тогда становилось все хуже и хуже, я часто уходил из дома на весь день, чтобы родители не видели меня… Тот день я провел за рулем и вернулся только под вечер. По всему дому были завешены зеркала. Я знал, что это может значить, но поскольку я был еще жив, мне казалось, что это преждевременно… - он усмехнулся. – Почему-то даже не приходило в голову, что, кроме меня, в этом доме кто-то еще может умереть. Мои вещи были уже собраны, Арчи сказал, что отец сейчас не в настроении и будет лучше, если я ненадолго уеду.
У нас с ним частенько бывали разлады, доходящие до скандалов… Честно говоря, я даже не понимал, что я такое мог сделать, что меня так быстро отправили сюда. Арчи приехал через несколько дней, обколол меня успокаивающим так, что я почти не соображал ничего, а потом рассказал, что похороны уже прошли. Я тогда не смог ни расстроиться из-за матери, ни разозлиться на него. Наверно, психов накачивают чем-то таким, потому что я отреагировал так, как будто он мне сообщил, что собирается готовить на завтрак. Он пробыл со мной две недели, почти не давая прийти в себя, а потом мы вместе вернулись домой. Я к тому времени уже свыкся с мыслью, что ее нет, только принять то, что больше не смогу увидеть ее, зайдя к ней в комнату, так и не смог, поэтому больше не заходил, предпочитая обманывать себя тем, что она все еще там».
Том много раз пытался представить, как удалось Биллу пережить это событие, но ничто не было таким рациональным, правильным и обидным, как это. Билл не был на похоронах, ему не дали даже возможности проститься с ней, осознать… Но, может быть, именно это и спасло ему жизнь.
«Какое-то время из-за моего «лечения» я почти не реагировал на выпады и обвинения отца, а его еще больше злило то, что я равнодушен ко всему и что мне «все равно». А потом я, наверно, просто привык, потому что, когда я сказал Арчи, что уже нет необходимости меня пичкать успокоительными, он ответил, что уже давно перестал мне их давать, - Билл замолчал, закусив губу и рассматривая белый потолок. – Знаешь, тогда что-то изменилось во мне. Я не понимал, почему ничто меня не волнует. Первое время можно было объяснить тем, что я был под «допингом», но потом… Я понимал, что я должен был расстроиться, оплакать ее… проклинал себя за черствость и цинизм, но гораздо сильнее я чувствовал обиду на нее за этот поступок, чем скорбь и утрату. Я делал все возможное, чтобы у меня был лишний день или два, на мне не было живого места и по венам уже бежали всевозможные растворы, а она, как будто издевалась надо мной, как будто говорила: «Видишь, то, чего у тебя нет и никогда не будет, я могу растоптать и выбросить, а ты за это будешь бороться всю жизнь и так и не сможешь получить».
Тому необязательно было слышать это от Билла, чтобы чувствовать то, что он говорил. Том и раньше замечал, что любовь к матери для Билла неотрывно была связана с горечью и обидой. Он и сам постоянно чувствовал горечь и обиду за него, слушая рассказ отца и задумываясь о его детстве. Но как бы ни тяжело было это слышать, он понимал: все, что сейчас говорит Билл, он не говорил еще никогда и никому, а сказать было необходимо, чтобы отпустить, чтобы, выплеснув, больше уже не возвращаться, оставив все в прошлом. Билл не нуждался в жалости, только в том, чтобы его услышали и поняли, а Том понимал его как никто другой, поэтому не говорил ничего, только чуть крепче прижимал к себе, рассеянно гладя по предплечью. Он хотел бы, чтобы какие-то слова могли здесь помочь или что-то изменить, но знал, что таких слов нет, поэтому просто ждал, когда Билл закончит, и чувствовал безграничную благодарность к старому дворецкому. Если бы не он, то не мать своим поступком, так отец, обезумевший от горя, сделали бы то, чего сами боялись больше всего на свете.
«Прошло больше двух месяцев, когда я осознал, что еще не видел ее могилу. Арчи отказывался меня туда везти, но потом сдался. Не могу сказать, что я почувствовал что-то особенное, увидев мраморную плиту чуть новее, чем остальные, но, наверно, именно это меня и разозлило. Так глупо… Неужели это то, о чем она мечтала? У нее была семья, был я, а она променяла это на кусок мрамора, и отец еще считает, что это я подтолкнул ее к этому выбору!.. Бессилие, гнев, обида, отчаяние… Я столько всего почувствовал, сколько не чувствовал в совокупности за эти два с половиной месяца, но сильнее всего было ощущение, что эта плита подмигивает мне и уже ждет, что на ней появятся и мои инициалы… - он резко выдохнул. - Оттуда я отправился на автодром… Меня всегда успокаивала скорость и необходимость мыслить трезво, но не в тот раз… Мне нужно было почувствовать, что я еще жив, что ей еще придется подождать и что я так быстро не собираюсь сдаваться… И я почувствовал это. Не помню как… но, вернувшись поздно ночью, я взялся за кисть, а когда понял, что закончил, был уже вечер следующего дня».
С любовью Билла к скорости все становилось на свои места. Подсознательно Том и раньше чувствовал, что Билл таким образом бежит от чего-то или в его «избалованной» жизни не хватает острых ощущений, но не ожидал, что его предположение окажется еще ближе к правде, чем он думал. Острых ощущений у Билла было слишком много, поэтому он играл с судьбой, чтобы не забывать, что такое жизнь и чувствовать ее… Чтобы быть способным творить, художник не должен об этом забывать, не так ли?.. Как и у многих творческих людей, у Билла был свой наркотик.
Но с тех пор, как они стали встречаться, он больше не бывал на автодроме… Надежда, что Биллу хватало того, что он чувствовал к Тому, чтобы ощущать себя живым, приятно согревала душу.
«Почему ты решил продать Ее?»
«Я не мог и не хотел оставаться в том доме… Еще меньше хотел встречаться с отцом, поэтому решил, что куплю собственное жилье и перееду как можно скорее. Ты, может быть, думаешь, что как только я это решил, все исполнилось… Это не совсем так. Мне понадобилось почти два года. Я рисовал с пяти лет и всегда знал себе цену. Я бывал на выставках, видел чужие работы и сравнивал со своими… Но до этого у меня не было необходимости показать их кому-то или выставлять, поэтому я не знал порядков, не понимал устройства мира искусства… Я был самоуверен, мне казалось, что, только глянув на картины, меня должны принять с распростертыми объятиями, и то, как ко мне вначале отнеслись, было для меня неожиданностью.
С Ней мне просто повезло, Арчи перезвонили через пару часов и сообщили, что она продана. Это вселило в меня надежду, и я попытался предложить другие свои работы галереям, но читая мое резюме, не глядя даже на полотна, со мной отказывались работать или предлагали такую цену, что проще было их сжечь. Я стучался в агентства, пытался получить заказы, но на деньги от того, что мне предлагали, едва ли смог бы одеться. Тогда… - он зло усмехнулся, - я организовал выставку и за два дня до нее рассказал одному журналисту «по большому секрету», что кое-кто из известных художников решил выставить свои работы под псевдонимом. К нужному времени этот «секрет» знали даже за пределами города. Выставка прошла лучше, чем я ожидал. После нее на аукционе экспозиция распродалась за пару часов, а я смог купить себе квартиру. Позже искусствоведы развеяли миф, что это кто-то из известных авторов, а меня назвали «неизвестным гением». После этого многие работы стали перепродаваться в разы дороже, чем были куплены, и разошлись по коллекциям. У меня появились заказы, мое имя стало известно. Только когда я выиграл сначала конкурс Дюрера, потом попал в десятку в Риме, кое-где в газетах появились мои фото, но и сейчас есть те, кто уверен, что на вручение «загадочный художник» отправил своего поверенного, чье имя использовал, как псевдоним. На моих буклетах по-прежнему нет данных обо мне и по-прежнему с теми, кто не разбирается в искусстве, но кого интересуют звучащие имена «солидных» художников, я обсуждаю заказ, как секретарь вечно занятого и отсутствующего Билла Каулитца».
Это признание было куда откровеннее чем то, о чем спрашивал Том, но сейчас он задавался вопросом, почему за сегодняшний день он узнал о Билле больше, чем почти за три месяца знакомства? Почему сейчас он слышит об этом впервые? Может быть, раньше Билл считал это «незначимым», как и все остальное, что могло обеспокоить Тома?.. Скорее всего, так и было. У Тома были свои заботы, и Билл не давал ему возможности думать о чем-то постороннем. И Том снова чувствовал болезненный укол совести. Билл всегда делал так, но сам Том и не задавался этим вопросом, хотя Билл обещал рассказать обо всем, о чем он спросит. Билл всегда так был уверен в своей гениальности, что у Тома просто не могло появиться мысли, что не всем вокруг с самого рождения Билла было известно, что он гений. Был еще один вариант ответа на вопрос, почему Билл не говорил об этом раньше, но думать о нем не хотелось. Не хотелось даже допускать мысли, что Билл мог просто раньше не доверять Тому, не быть в нем уверенным, поэтому и не говорил с ним о своих проблемах. С начала их знакомства создавалось впечатление, что у Билла нет проблем, и никогда не было.
Когда-то Тому казалось, что, узнай он о Нем чуть больше, все сразу станет простым и понятным, теперь он знал больше, чем мог желать, но сказать, что поступки Билла стали для него очевидными и предсказуемыми, было бы самообманом. Граней у него было куда больше, чем в камне с самой сложной и дорогой огранкой, и тянуло к нему не меньше.
Билл не просто был очень талантливым художником, он мог заставить любого поверить в него и при этом не обмануть ничье доверие. Том задумывался, стал бы он на месте Билла тем, кем стал Билл, и все чаще приходил к выводу, что вряд ли даже пытался бы. Мало было обладать талантом, был необходим неуемный характер и желание, а такие желания чаще всего рождаются из необходимости. У Билла не было такой необходимости, кроме желания доказать себе, отцу и всем вокруг, что он жив и за свое короткое время может успеть куда больше, чем иные за полвека.
Пропасть, которая когда-то разделяла их миры, теперь казалась Тому размером с галактику, и еще более невероятным казалось то, что они сошлись в общей точке, которой Билл позволил стать одной из своих граней. Том осознал, что, кроме Арчи, был единственным, кто знал другого Билла: милого, упрямого, взбалмошного… и любимого. Для всех остальных он мог быть кем угодно, но рядом с Томом он весь принадлежал Тому, и сейчас, глядя на его подрагивающие во сне пушистые ресницы, Том чувствовал, что держит в руках маленькую живую птичку, одно неосторожное движение для которой может стать роковым. Об этом он старался не думать последних пару часов, но вот теперь понимал, что избежать этого не удастся.
Он припарковал машину у дома Билла и сидел, упираясь лбом в руль. Билл любил поиграть с судьбой, и отчасти Том теперь понимал, почему его отец считает, что все, что окружает Билла, – для него игрушки. Он никогда не бежал от риска, не собирался отсрочить опасный час, сидел ли он при этом за рулем или поднимался по лестнице на маяк. Он не боялся смерти, Том очень отчетливо это понимал, но самому Тому с Его судьбой играть вовсе не хотелось. Одному Богу было известно, как он соскучился и как до дрожи во всем тебе хотел бы подняться в квартиру к Биллу, лежать этой ночью рядом с ним, обнимать, шептать, что мечтал об этом каждую минуту, проведенную без него, целовать, пока не заболят губы, и слушать, как начнет сбиваться его дыхание, как вырвется первый несмелый стон и его «Томми… да…». Но что делать теперь, он не знал. Вряд ли Билл оценит заботу о нем и безропотно согласится отказаться от близости, до этого ведь его не смущал тот факт, что это для него опасно… Том и сам, чувствуя его на расстоянии вытянутой руки… да что там руки, даже думая о нем, он не мог представить, что они будут просто лежать по разные стороны кровати, что не сможет погладить его или поцеловать… но рискнуть им ради похотливого желания был не готов. Он тяжело вздохнул и услышал рядом движение и тихий шепот.
- Том?
- Да?
- С тобой все хорошо?
Том ободряюще улыбнулся.
- Конечно, устал немного. Идем, я помогу тебе отнести чемодан.
Билл непонимающе захлопал глазами.
- Разве ты не останешься?
- Я бы хотел, но… - он сжал переносицу. – Мне надо переодеться и в душ… И ты же картину хотел посмотреть… приведу комнату в порядок и… лучше я завтра заеду за тобой… Да, - он кивнул, как будто сам себя пытался уговорить, что так будет лучше.
У Билла давно были запасные вещи Тома, и проблем с горячей водой не было, и оба знали это. Чтобы привести в порядок комнату, Том мог выехать завтра за час до его приезда, да и Билла интересовала вовсе не комната, так что, в любом случае, это была не та причина, чтобы отказаться провести вместе ночь, после того, как не виделись почти три недели, и, что хуже всего, неизвестно было, много ли этих ночей у них оставалось. Том прекрасно знал это, как и то, что это знал и Билл. Сердце от такого знания разрывалось на куски, но Билл ничего не ответил, только спокойно кивнул и попросил открыть багажник.
Прощание вышло совсем сухим. Билл почти официально приобнял его, коснувшись губами щеки, и, сказав, что будет завтра ждать звонка, попрощался.
Так противно Том давно себя не чувствовал.
Как будто разбил изысканный китайский фарфор, а сам с неуклюжим «извините» принес взамен дешевую штампованную подделку.
Он бы хотел остаться, всей душой хотел, зацеловать его всего, снова сказать, что всегда рядом… но, если откровенно признать, испугался. Из всех возможных вариантов событий только один, которого он больше всего боялся, маячил перед глазами, мешая осознать последствия каждого из принятых решений. Теперь чем больше он думал над этим, тем меньше такое решение казалось ему верным. Как бы поступил на его месте Билл? Большую часть ночи Том провел в мысленном диалоге с ним, и каждый раз слышал от самого себя: «Ты… Ты идиот, Том! Неужели ты считаешь, что умереть одному в холодной постели лучше, чем чувствуя твои поцелуи и ласки? Может быть, я снова рассуждаю эгоистично, но даже если забыть обо мне, ты ведь и сам себе потом не простишь, что тебя не было рядом, если мне станет плохо… Разве нет?» Сейчас Том смотрел на это совершенно с другой стороны. Когда-то он убеждал Билла не решать за него, а сейчас сам сделал то же самое, но хуже было то, что к этому примешивалась мысль, что если Биллу, явно расстроившемуся из-за его трусости, действительно станет плохо и вдруг понадобится помощь… он не простит себе, что сбежал, оставив его одного.
К утру Том довел себя почти до отчаяния. Чувство вины смешивалось с тревогой, его трясло, так что едва часы показали девять, он набрал его номер.
Но никто не ответил.
Билл, конечно, мог еще спать, но убедить себя в том, что лучше его пока не будить, не удалось, поэтому не больше, чем за пять минут, он позвонил сорок раз, и окончательно уверил себя в том, что так крепко спать Билл не может. Наспех одевшись, он схватил ключи от машины и выскочил из дома, продолжая подносить телефон к уху, слушая длинные гудки.
К счастью, утренняя пробка стояла в сторону, противоположную от дома Билла, поэтому меньше, чем через пятнадцать минут, нарушив максимальное количество правил для такого короткого участка дороги, Том взлетел по лестнице и нажал на звонок. Мелодия проиграла «Марсельезу» и замолчала, но открывать никто не спешил, за дверью было тихо. Он нажал еще раз и еще… наконец, развернулся, тяжело вздыхая, и съехал спиной по двери.
Очертания предметов расплылись, он шире открыл глаза, глядя вверх и моргая, чтобы мокрые соленые дорожки не начали делить его лицо. Совесть снова напомнила, что он сам вчера уехал, хотя Билл хотел, чтобы он остался. Том рвано выдохнул, содрогнувшись всем телом, и услышал, как в кармане звякнули ключи, которые он вчера так и не отдал Биллу.
Шмыгнув носом, он быстро провел по лицу руками и, попав дрожащей рукой в скважину, открыл дверь. Рука снова набрала номер Билла, заставляя играть мелодию где-то со стороны гостиной. Он сделал к ней пару шагов, как вдруг дверь ванной открылась, и хозяин квартиры с влажными волосами и полотенцем на плечах вышел, прислушиваясь к мелодии, и удивленно уставился на Тома.
- Том? Что случилось?
Том опустил руку с телефоном, так и не выключая вызов, и прислонился затылком к ближайшей стене, закрывая глаза. Билл зашел за телефоном и через секунду снова предстал перед Томом, неверящим взглядом глядя то на дисплей, то на него.
- Том… Скажи же хоть что-нибудь… - он подошел вплотную и слегка встряхнул его. - Должно же быть какое-то объяснение тому, что на моем телефоне больше, чем полторы сотни звонков за последние двадцать минут!..
Том протянул к нему руки, обхватывая за плечи, и прижал к себе, упираясь подбородком в его макушку.
- Билл… прости… - голос его был ровным, лицо спокойным и слишком бледным, только бессвязная речь говорила о том, что внутри него все дрожит. - Я знаю, что обещал… я знаю, что не должен был… но я не могу без тебя… Даже двадцать минут не могу. Я таким не был… Еще три дня назад я не знал, что такое страх… А сейчас сам себя за него презираю и ненавижу. Я так испугался… Прости меня…
Билл поднял на него взгляд и внутри все сжалось. Он никогда не видел у Тома таких глаз. Обычно глубокие чайные улыбающиеся, когда он смотрел на Билла, сейчас они были зеркальными, как при высокой температуре. Билл не видел даже их цвета, только свое отражение.
- Том… Все ведь хорошо… Я просто был в душе, не думал, что ты будешь звонить так рано… Я должен был взять с собой телефон… Прости, что заставил тебя переживать.
- Это не твоя вина. Я сам дурак, ты прости, что напугал, - он коснулся губами его лба. - Наверно, мне лучше уйти. Обещаю, что этого больше не повторится, - он попытался отодвинуть Билла, но Билл только сильнее сжал его плечи.
То, как стучало сердце Тома, путаная речь и слишком спокойный голос по сравнению с тем, что он произносил, говорили Биллу куда больше, чем мог сказать Том. Билл не злился, скорее, сам испугался этой холодной решимости и прижался к нему крепче, как будто хотел согреть его.
- Останься. Посиди со мной… Пожалуйста.
Том рвано выдохнул и кивнул, заставляя себя улыбнуться.
- Все в порядке. Я сделаю, как ты хочешь.
- Подожди секунду, я сейчас, - Билл махнул рукой в сторону гостиной и ушел в спальню, вернувшись через минуту, крутя что-то в руках.
Том сидел на диване, не двигаясь, но кровь начала приливать к его лицу, постепенно возвращая ему нормальный цвет. Билл сел рядом, взяв за его руку, заставляя обратить на себя внимание, и посмотрел на то, что держал в другой руке.
- У меня есть кое-что для тебя. Эти часы заказал мой отец, когда мне исполнилось двенадцать. Ты успел с ним познакомиться, но мало что знаешь о нем… Он инвестор. Вложил много денег в науку и медицину, - Билл грустно улыбнулся, - ради меня тоже… Но единственное, что он смог сделать для меня и для себя, - эти часы, - он оттянул резинку напульсника, показывая прижатый к запястью металлический диск на силиконовой ленте, похожий на круглую батарейку. – Видишь? Я полностью не разобрался, как они связаны, но часы всегда точно показывают мой пульс, который считает этот диск, где бы ни находился я и где бы ни находились эти часы. Я никогда его не снимаю, даже в душе, - он продел в браслет руку Тома и застегнул замочек. – Я хочу, чтобы теперь эти часы были у тебя. Верхние цифры – мой пульс.
Сердце Тома забилось чаще, и он осторожно провел пальцем по стеклу циферблата, как будто жизнь Билла зависела от этого механизма, и поднял глаза.
- Почему они не у твоего отца?
Билл опустил глаза.
- Когда умерла мать, он сказал, что у него нет больше сына, что он не хочет знать, жив ли я, и швырнул их мне. Это было сказано со зла, я знаю, что он уже много раз пожалел об этом, но я их ему не вернул, - он слегка улыбнулся, чувствуя пальцы Тома, поглаживающие его запястье, и посмотрел ему в глаза. – Только хочу тебя предостеречь… мне бы не хотелось, чтобы все свое время, ты проводил, глядя на них. Это только для того, чтобы сегодняшнее никогда не повторялось, чтобы ты не волновался напрасно, но не для того, чтобы ты каждый раз, глядя на часы, боялся за меня и не сводил с них глаз. Лучше позвони, приди… я всегда рад видеть тебя и слышать твой голос.
Билл перевел взгляд на его губы и несмело прижался к ним, не закрывая глаз и не ожидая, что Том ответит, но Том не дал ему отстраниться, притягивая к себе ближе и превращая это спонтанное касание в настоящий поцелуй. Билл облегченно выдохнул и раскрылся, позволяя целовать себя.
- Прости, что уехал вчера, - прошептал Том, почти не отрывая губ. - Я поступил, как осел, и очень быстро понял это. Собирался с утра за все извиниться, а получилось… еще хуже.
- Почему же ты уехал?
- Потому что идиот, - он слегка отстранился, внимательно глядя в его глаза. – Ты ведь понял вчера почему, я видел, что ты разозлился.
Билл вздохнул и обнял его, устраивая голову у него на плече.
- Том, ты должен понять, что люди смертны. И ни ты, ни я не исключение, - он говорил уверенно и немного устало, словно удивлялся, как другие не видят таких очевидных вещей. - Воспаление легких или несчастный случай могут заставить мое сердце остановиться еще до того, как оно само решит, что с него хватит. У меня было много времени подумать над этим, и я уже понял, что в этом ничем не отличаюсь от других. Я не боюсь того, что рано или поздно случится с каждым. Не жду, не спешу, но и не боюсь… У меня лишь на один шанс больше, - Билл поднял голову, заглядывая в его глаза, - но только на один. Я и раньше просто наслаждался процессом, пользовался тем, что пока еще живу, а теперь у меня есть ты. И раз ты понял, что вчера это было ошибкой, то должен был понять, что это не жизнь, когда не можешь то, за что любишь ее и ради чего только и хочешь жить. Мне не нужна долгая жизнь без тебя.
- Прости, - Том провел подушечками пальцев по его щеке и наклонился, снова касаясь губ. – Прости.
Он давно не дарил ему таких нежных поцелуев, как эти. Видимо, Билл научил его все же тому, чему и пытался научить, или его голос обладал какой-то гипнотической способностью, Том не удивился бы, узнав об этом. Все, что он чувствовал в этот момент – были Его губы, и не было уже никакой разницы, что было вчера, что было еще десять минут назад и что будет завтра. Сердце стучало чуть быстрее, чем обычно, но это не было связано с беспокойством, скорее с легким волнением, которое когда-то заставило его обернуться в вестибюле и снова и снова возвращаться взглядом к незнакомому парню в клубе, чтобы посмотреть на его улыбку.
Билл тоже не пытался перевести поцелуи во что-то большее. Он улыбался в губы Тома и нежно обводил пальцами его брови, лоб, скулы и подбородок. Не нужно было смотреть на часы, чтобы знать, с какой скоростью стучит его сердце: его стук отчетливо слышался сквозь хлопок футболки. Но в нем не было ничего тревожного, скорее радостное, как будто оно говорило «спасибо» за то, что его, испорченное и неправильное, все же любят, и ему, хрупкому и ненадежному, доверили беречь такое сильное и важное чувство.
Глава 21
Не бойтесь совершенства, вам его не достичь.
(Сальвадор Дали, испанский художник)
- Ты уже завтракал? – Том наклонил к нему лицо, рассматривая сладкую улыбку, с которой Билл устроился у него на груди.
Билл помотал головой и, смущенно улыбнувшись, сверкнул глазами.
- Арчи не знает, что я приехал…
На лице Тома тоже заиграла улыбка.
- То есть у тебя снова только кофе…
Билл кивнул и закусил губу, глядя на него.
- Если, конечно, ты не спасешь ситуацию.
- Разве я когда-нибудь давал повод во мне сомневаться? – и тише добавил: – Если только не считать вчерашнего…
- А что было вчера? – Билл тоже прошептал. - Ты отправился за мной черт знает куда, чтобы рассказать, что любишь меня?
- Да… - он вздохнул. - Типа того.
- Это не повод, чтобы сомневаться в тебе.
Том улыбнулся.
- Я действительно, очень люблю тебя.
- Значит, сделаешь для меня все, что угодно? – хитрая улыбка и лукавый взгляд.
- Это похоже на шантаж, но я действительно сделаю для тебя что угодно.
- Хочу желе с клубникой и киви.
- Разве это завтрак?
- Нет, это к вечеру, на десерт.
- Хорошо, а сейчас чего ты хочешь?
Билл пожал плечами.
- Меня устроит омлет с беконом.
- Отлично, - Том поднялся с дивана, подхватывая его поперек груди и ставя на ноги. – Идем готовить омлет.
Том чувствовал тепло в груди от того, что существует в этой жизни хотя бы что-то, что остается неизменным. Кухня Билла была такой же, как всегда: чистой, теплой и уютной. Уютной, прежде всего, оттого, что Билл, как и тысячу лет назад, сидел на высоком стуле, почти ложась на барную стойку, и с теплой улыбкой рассматривал спину Тома, ловко взбивающего желтки с молоком. Том чувствовал на себе его взгляд и тоже улыбался будущему омлету. Он чувствовал себя счастливым… А, впрочем, он и был счастлив, оба они были счастливы.
Блюдо получилось воздушным и легким. Зная любовь своего гения к эстетике, Том дорисовал на круглом желтом «лице» улыбку из кетчупа и соорудил маслиновые глазки и кудряшки из петрушки, заставляя его самого улыбнуться ярче любого солнца.
- Сразу чувствуется твой творческий настрой с утра.
- У тебя всегда получалось отлично вдохновлять меня, - Том, улыбаясь, легко поцеловал его и сел напротив. - Какие планы на сегодня?
- Я надеюсь увидеть твою работу, - Билл аккуратно разрезал омлет и положил его Тому и себе.
- Да ладно, - Том наиграно махнул рукой, краем глаза наблюдая за гением. – Там нет ничего интересного. На выставке увидишь, еще успеет надоесть тебе. Лучше побудем дома, поваляемся…
- Умм! – Билл издал возмущенный возглас, заставляя Тома улыбаться еще шире, и, прожевав, показал на него вилкой. – Для этого ночь есть. Я почти два месяца не видел, как ты рисуешь, даже краешка полотна! Так что сегодня я собираюсь его посмотреть, даже если мне придется для этого пробраться в твой дом без спроса.
- Не слишком ли отчаянно?
Билл выгнул бровь, показывая, что Том явно недооценивает его, если считает, что это все, на что он способен.
- Будем считать, что ты меня убедил, - и он снова улыбнулся, услышав, как Билл удовлетворенно хмыкнул.
Том остановил машину у дома, но не спешил покидать ее, глядя прямо перед собой и едва слышно барабаня пальцами по обшивке руля. Вся его уверенность испарилась без следа, и сейчас он не знал, как Билл отреагирует на то, ради чего столько времени отдал, чтобы научить его. Может быть, только ему самому она казалась такой исключительной и уникальной, а со стороны была обычной мазней? Он жалел, что не догадался вчера показать ее Симоне. Впрочем, вчера его мысли были заняты вовсе не картиной, так что он и сам взглянул на нее лишь мельком, убирая разбросанные повсюду краски и листы картона.
Билл легонько коснулся его плеча. Том кивнул в ответ:
- Идем.
- Знаешь, на ней не совсем то, что мы с тобой планировали… - они оба поднимались по лестнице в комнату Тома.
Билл сжимал его руку, ободряюще улыбаясь, хотя сам волновался так, как будто это была не Тома, а его собственная работа.
- Это не важно. Главное, что ты изобразил то, что хотел.
Том остановился перед дверью и обернулся к нему.
- Я хочу узнать правду, какой бы она ни была. Ты всегда отличался тем, что не выбирал выражения, чтобы оценить мои работы, я надеюсь, не станешь делать этого и в этот раз.
Билл улыбнулся, на этот раз искренне и широко, заставляя Тома почувствовать облегчение, хотя особых причин для этого не было.
- Я обещаю высказать все, что думаю по поводу тебя и твоей работы.
Том тоже улыбнулся и открыл дверь.
В центре комнаты стоял мольберт, повернутый к окну. Билл, на секунду замерший на пороге, в несколько шагов оказался у него и остановился, глядя на то, что видел.
На полотне в пятнах, разводах и в едва заметных очертаниях Том мог бы разглядеть все, что рисовал: нераскрытые и раскрывающиеся бутоны красных роз, ковер из осенних листьев и воду в холодной Эльбе, и рассвет, и закат, и даже знакомые черты родного лица. Но все это невозможно было увидеть одновременно, и любой другой на его месте мог увидеть что-то свое, совсем не то, что видел Том, однако и уже просто то, как лежала краска, как сочетались оттенки и во что складывались разводы, никого не могло оставить равнодушным. От нее захватывало дух.
Билл стоял и ничего не говорил, но в его глазах, закушенной губе и начинающем срываться дыхании Том видел все, что чувствовал сам, рисуя эту работу, и почему-то стало больно от этого. Несмотря на то, что быть понятым и «уведенным» именно так, как ты это чувствуешь, и было величайшим желанием любого художника, сейчас он этого не хотел. Том потряс его за руку, отвлекая от работы, и улыбнулся.
- Тебе нравится?
- Очень. Она прекрасна, - Билл провел пальцами по засохшей краске, так же нежно, как будто касался щеки Тома. - Это действительно, лучшее, что ты когда-либо рисовал.
Том задумчиво потер переносицу.
- Мне кажется, ей не хватает легкости…
Он развернулся к коробке с красками, достал молочно-белый цвет, сильно разводя его так, как когда-то учился рисовать туман, и осторожно обвел лепестки роз по краю. Они приобрели нежный оттенок, и стало казаться, что легкий иней лег на бархатные бутоны.
- Так лучше, - он оглянулся на Билла и, бросив кисть в банку, обнял его за плечи. - Ты обещал высказать все, что о ней думаешь, а сам молчишь. Это не похоже, на тебя, - он слегка встряхнул его. – Ну же, где твои «Что за ужасная техника?», «Где взял такие цвета?»… Она что, совершенство?
Билл улыбнулся.
- Без двух минут.
Губы Тома тоже расплылись в улыбке: раз его учитель не назвал его картину совершенной, значит, все в порядке. Билл перевел взгляд на него.
- Как назовешь?
- Так и назову.
Гений приподнял бровь.
- «Две минуты до совершенства».
Спасибо тебе и жду продку!!! 
), а наоборот романтичные, нежные. Хоть и горячие 
